человек подметал и без того чистый, хотя и разбитый асфальт. Звук шаркающей метлы усиливал чувство свежести летнего утра, безграничного городского шума, будничной беззаботности.
– Свобода! – потянулся Зеленский. – Ну, бывай, друг. Чтобы в другой раз встретиться в кабаке, а не здесь.
Костя понял, что товарищ хочет поскорее разделаться со всем, что связано с прошедшей ночью, молча пожал протянутую руку и не спеша пошел по переулку, даже не раздумывая, в какой стороне метро. Он размышлял, почему его не встретил ни Тагерт, ни адвокат, ни даже мать, хотя он сам просил не говорить ей о случившемся. Якорев чувствовал непривычный вкус свободы, которая впервые оказалась подарком, а не постоянной, неотъемлемой данностью. А еще он думал об украденных телефонных наушниках. Как ни странно, эта обида не мешала радоваться свободе, скорее, расцарапывала и обостряла эту радость.
Он достал из рюкзака телефон и переложил его в карман. Не прошло и двух минут, как запиликал звонок. Костя услышал в трубке веселый голос Тагерта:
– Ну что, рецидивист, отмотал свое?
Оказалось, знакомый юрист уже вчера узнал, что утром Костю отпустят, мать думает, что сын ночевал у Тагерта, и, собственно говоря, в жизни Кости не случилось никаких потерь, если не считать этой странной ночи да пропавших наушников. Немного огорчал веселый тон Тагерта – легко ему принимать с юмором чужие испытания.
Якорев почувствовал, что жив и страшно голоден. Голоден был не только его желудок – он жадно вдыхал утренние запахи, вертел головой, хватая взглядом балкон с цветочными ящиками, гирлянду сохнущего белья в затоне дворика, стрекот пролетевшего вертолета. Через пару кварталов он вышел на набережную, заметил вывеску с чашкой и двумя круассанами, похожими на бумеранги и через десять минут уже жадно поедал угловую башню запрещенного врачом шоколадного торта, ловя ладонью крошки и тут же отправляя их в рот.
•
«Пора знакомиться с родителями». День за днем эта мысль подкатывала ближе и ближе, наваливалась неумолимым весом, занимала в сознании все больше места. Господи, к чему все это? Есть они, Сережа и Лия, им больше не нужен никто. Или это только Тагерту их двоих достаточно? Но вот что любопытно: знакомство пугало, хотелось его отложить, перенести на год, а лучше на несколько лет. С другой стороны, день за днем нарастало тревожное желание познакомиться с людьми, о которых они с Лией говорили при каждой встрече и на которых во многом держался ее мир. Притом что долгие годы их отношения выглядели одновременно затяжной войной и безоблачной идиллией. Нет, война не была идиллической, она велась всерьез, непримиримо, с постоянным нарушением правил. Но это никак не отменяло ни родства, ни любви, ни общих шуток и воспоминаний. Не говоря уже о том, что при всей напряженности борьбы и Лия, и Полина, ее младшая сестра, учились в частных учебных заведениях на отцовские деньги, ездили с родителями в путешествия, получали подарки на праздники.
Но дело не в подарках и не в деньгах. Лия любила своих родителей, не мыслила себя отдельно от них, была им верна. Дорожа Лииными чувствами, Тагерт дорожил и этим. Он думал о стене в бабушкиной комнате, сплошь увешанной фотографиями близких. Стена напоминала фотоалтарь, и в этом строю привязанностей, ссор, воспоминаний, праздников ему предстояло найти и занять свое место.
С каждой неделей это все больше напоминало заговор, и чем дальше, тем меньше понятно было, каковы планы и возможности заговорщиков. Конечно, родители уже знали о том, что их старшая дочь встречается со своим бывшим преподавателем, который старше ее на восемнадцать лет. Разумеется, им это не по душе. Любого поклонника дочери они рассматривали бы придирчиво, что уж говорить про такого кандидата.
В поклонниках, между прочим, недостатка не было и сейчас нет. Лия рассказывает о них с насмешливой гордостью, как военный летчик мог бы говорить о сбитых самолетах. Один из самолетов продолжает давать круги, даже зная, что Лия встречается с другим. Галина Савельевна простодушно делилась с Тагертом сочувственными рассказами о звонках и подарках «Сашеньки Студеникина», как бы и от Тагерта ожидая жалости к неудачливому сопернику. Все, кто любит Лию, милы бабушкиному сердцу. На днях Сашенька в отсутствие Лии принес роскошный букет белых роз, в который вложил два билета в Большой на «Иоланту».
– Можем сходить, – смеялась Лия, – если хочешь.
«Бедный мальчик, он так любит Лиечку!» – вздыхала бабушка.
Отвернувшись на миг, Тагерт скашивал глаза к переносице. Может, родители предпочли бы, чтобы их дочь встречалась с Сашенькой? Лиин отец – банкир, мать – адвокат. Зять-преподаватель – не самая удачная партия, не так ли?
По городу гуляло лето, у метро торговали ранней клубникой, стрижи рассекали воздух на свистящие дуги. Первый официальный визит был назначен на вечер пятницы. Через неделю часть семейства Лии, включающая бабушку, младшую сестру, кошек и собаку, переезжала на дачу, и появление Тагерта вписали в программу предотъездных хлопот.
– Что принести? – растерянно спрашивал Сергей Генрихович. – Букет? Бутылку вина? Вино не ассоциируется с пьянством и разгулом?
– Ты лыжи принеси. Они ассоциируются со здоровым образом жизни, – советовала Лия.
Тагерта лишали покоя вопросы: что надеть, как рассказать родителям о любви к дочери, просить ли ее руки? Вообще сейчас кто-нибудь просит руки дочери у родителей или это такая степень старомодности, при которой очевидно, что у просящего не все дома?
По учительской привычке он явился минут за пять до назначенного времени и давал круги по двору, чтобы немного опоздать. Женщины, сидевшие на лавочках у подъездов, с равнодушным любопытством провожали взглядом фигуру в костюме и блестящий пакет, украшенный восточным орнаментом. Тагерту было жарко, сердце колотилось: «Жених-доцент явился к невесте-студентке. Что за нелепая комедия!» Наконец, вздохнув и мысленно перекрестившись, он вступил в подъезд, куда так часто пробирался тайком. Еще не дойдя до площадки, он услышал знакомый собачий лай. Напоследок оглядев себя, позвонил. Сердце пыталось удрать из груди, из подъезда, из космоса.
Дверь отворила бабушка. Она была в том самом темно-вишневом бархатном платье, в каком Тагерт видел ее в первый раз, аккуратно причесанная, с ярко накрашенными губами. Больше гостя не встречал никто.
– Ну здравствуй, Сереженька, – сказала бабушка шепотом. – Не целую, чтобы не испачкать. Лиечка скоро выйдет из ванной, хотя мне кажется, она там уснула.
Из кухни послышался негромкий женский голос:
– Что, сволочь, теперь ты довольна?
Как ни удивительно было слышать подобные речи в первые секунды жениховского визита, поразили Тагерта не они, а та нежность, с какой их произносила невидимая женщина. Щеки бабушки покраснели сквозь румяна.
– Проходите, Сереженька, – от волнения Галина Савельевна перешла на «вы», – не принимайте на свой счет. Это кошка, Норушка, – дрянь такая! – ободрала новые ламбрекены.
В ту же минуту отворилась дверь ванной, и оттуда явилась Лия в ярко-зеленой гавайской
