Тут мятный, там вяземский пряник.
Здесь выпуски «Ужас таверн».
Там дивный фраже-подстаканник
С русалкою в стиле модерн.
Зайдешь и возьмешь полендвицы
И кетовой (четверть) икры.
Привяжешься к толстой девице.
Проводишь, предложишь дары.
Чаек. Заведешь на гитаре
Чарующий вальс «На волнах»
И глазом скользишь по Тамаре…
Невредно-с! Удастся иль швах?
Частенько уходишь без толку:
С идеями или глупа.
На Невском бобры, треуголки.
Чиновники, шубы… Толпа!
Нырнешь и потонешь бесследно.
Ах, черт, сослуживец… «Балда!»
— «Гуляешь?» — «Гуляю» — «Не вредно!»
— «Со мною?» — «С тобою». — «Айда!»
1911
УТЕШЕНИЕ
В минуты.
Когда, озираясь, беспомощно ждешь перемены.
Невольно
Скуратова образ всплывает, как призрак гангрены…
О счастье.
Что в мир мы явились позднее, чем предки!
Всё лучше
По Чехову жить, чем биться под пытками в клетке…
Что муки
Духовных застенков, смягченных привычной печалью.
Пред адом
Хрустящих костей и мяса под жадною сталью?
У нас ведь
Симфонии, книги, поездки в Европу… и Дума —
При Грозном
Так страшно и так бесконечно угрюмо…
Умрем мы,
И дети умрут, и другое придет поколенье —
В минуты
Повышенных, новых и острых сомнений
Вновь скажут
Они, озираясь, с беспомощным смехом угрюмым:
«О счастье.
Что мы родились после той удивительной Думы!
Всё лучше
К исканиям новым идти, томясь и срываясь.
Чем молча
Позором своим любоваться, в плену задыхаясь».
1911
ПРЯНИК
Как-то, сидя у ворот,
Я жевал пшеничный хлеб,
А крестьянский мальчик Глеб
Не дыша смотрел мне в рот.
Вдруг он буркнул, глядя вбок:
«Дай-кась толичко и мне!»
Я отрезал на бревне
Основательный кусок.
Превосходный аппетит!
Вмиг крестьянский мальчик Глеб,
Как акула, съел свой хлеб
И опять мне в рот глядит.
«Вкусно?» Мальчик просиял:
«Быдто пряник! Дай ищо!»
Я ответил: «Хорошо»,
Робко сжался и завял…
Пряник?.. Этот белый хлеб
Из пшеницы мужика —
Нынче за два пятака
Твой отец мне продал, Глеб.
1911
РОЖДЕНИЕ ФУТУРИЗМА
Художник в парусиновых штанах,
Однажды сев случайно на палитру.
Вскочил и заметался впопыхах:
«Где скипидар?! Давай — скорее вытру!
Но, рассмотревши радужный каскад.
Он в трансе творческой интуитивной дрожи
Из парусины вырезал квадрат
И… учредил салон «Ослиной кожи».
Весна 1912
ТРАГЕДИЯ
Я пришел к художнику Миноге —
Он лежал на низенькой тахте
И, задравши вверх босые ноги.
Что-то мазал кистью на холсте.
Испугавшись, я спросил смущенно:
«Что с тобой, maestro[14]? Болен? Пьян?»
Но Минога гаркнул раздраженно,
Гениально сплюнув на диван:
«Обыватель с заячьей душою!
Я открыл в искусстве новый путь, —
Я теперь пишу босой ногою…
Всё, что было, — пошлость, ложь и муть.
Футуризм стал ясен всем прохожим.
Дальше было некуда леветь…
Я нашел!» — и он. привстав над ложем.
Ногу с кистью опустил, как плеть.
Подстеливши на пол покрывало,
Я колено робко преклонил
И, косясь на лоб микрокефала.
Умиленным шепотом спросил:
«О Минога, друг мой. неужели? —
Я себя ударил гулко в грудь. —
Но, увы, чрез две иль три недели
Не состарится ль опять твой новый путь?»
И Минога тоном погребальным
Пробурчал, вздыхая, как медведь:
«Н-да-с… Извольте быть тут гениальным…
Как же, к черту, дальше мне леветь?!»
Начало 1910-х
* * *
Безглазые глаза надменных дураков.
Куриный кодекс модных предрассудков.
Рычание озлобленных ублюдков
И наглый лязг очередных оков…
А рядом, словно окна в синий мир.
Сверкают факелы безумного Искусства:
Сияет правда, пламенеет чувство,
И мысль справляет утонченный пир.
Любой пигмей, слепой, бескрылый крот.
Вползает к Аполлону, как в пивную, —
Нагнет, икая, голову тупую
И сладостный нектар как пиво пьет.
Изучен Дант до неоконченной строфы.
Кишат концерты толпами прохожих.
Бездарно и безрадостно похожих.
Как несгораемые тусклые шкафы…
Вы, гении, живущие в веках,
Чьи имена наборщик знает каждый.
Заложники бессмертной вечной жажды.
Скопившие всю боль в своих сердцах!
Вы все — единой донкихотской расы,
И ваши дерзкие, святые голоса
Всё так же тщетно рвутся в небеса,
И вновь, как встарь, вам рукоплещут
папуасы…
