– Отвянь.
– Э, ты опять не понял, – шипит сердито. – Волк это Даврон.
Ну, блин, снова-здорово! Задолбал разговорами о Давроне. Пословиц ещё не хватало. Завтра поэмы сочинять начнёт. Послать бы его подальше, но знаю: пока не выскажется, не отлипнет.
– Эка новость, – говорю. – Конечно, волк злоедучий. Все знают. Может, успокоишься наконец?
Я, честно, не понимаю, с какого бодуна Теша взъелся на Даврона. Из-за пустяка. Из-за пары слов. А как вышло-то… Дело прошлое, я кому-то из пацанов сдуру сболтнул, что Теша учил меня с ослицей играть. Ну, и чего особенного? Рассказал и рассказал. Тот парнишка ещё кому-то передал. И понеслось… Стали прикалываться. «Теша, а с ослом не пробовал?» – «Это ещё не известно, кто кого – Теша осла или осел Тешу». И прочее в таком роде.
Однажды кто-то удумал привести к казарме ослицу. Вызвали Тешу: «Выйди, к тебе пришли». Он выскочил: «Кто? Никого нет». – «А вот подруга. Говорит, что соскучилась». – Теша назад, в казарму. Не пускают. Он сдуру схватил палку, стал гнать ослицу. Та не уходит. Принялся колотить. И, как нарочно, нарвался на Даврона. Тот подошёл, видит: Теша толпу развлекает – беззащитное животное дрыном охаживает. Влепил взыскание – десять нарядов на кухню. Теша залупнулся: «Я не виноват, они подстроили…» Даврон ещё пять нарядов добавил. В общем, стал Теша толпе на потеху возить с реки на обиженной ослице воду в молочных флягах. Приступал задолго до подъёма – конспирировался. А что толку! Некоторые пацаны сна не жалели, чтоб поглядеть. Задразнили: «Подруга ещё не разлюбила? Скоро поженитесь?» Кликуху приклеили: Домод, Жених.
Он у меня на груди рыдал… Ну, не то, что совсем уж плакал… советовался. Вычислял, кто из кишлачных пацанов слух пустил. Кроме односельчан, мол, некому. Я не признался, что с меня началось. Зачем парня огорчать!
Дня четыре назад прибежал: «Даврон твоей сестре записку написал!» Ждал, я начну с ним вместе возмущаться. И обломался. «Ну и что? – спрашиваю небрежно. – Грамоте обучен, вот и пишет». Не лезь, типа, не в свои дела. Кончай сплетни переносить. Я не терпел разговоров о Зарине…
Теша на ходу перестроился и завязал косить под хранителя деревенской морали. На самом-то деле, он примчался пожаловаться, что Даврон его оскорбил. Можно сказать, в душу плюнул. Теша несколько раз пересказывал, как было:
«Приказал: «Записку отнеси». Я его больше, чем отца, уважал. Он мне как старший брат был. Я какой угодно приказ выполнить был готов. Записку взял, «Итоат! Слушаюсь», – ответил. Идти хотел, он остановил. Сказал: «Ты, я слышал, жениться собрался. Задание выполнишь, я из Верхнего селения вернусь, неделю отпуска дам. С невестой повидаешься». Э, билять, падарналат! Зачем он так сказал?!»
И всего-то?!
Говорю ему: «Слушай, а ты не думал, что понапрасну обижаешься? Может, он не знает, почему тебе кликуху присвоили».
Упрямый, как ишак: «Если б не знал, не сказал бы!» И опять завёл бодягу: «Раньше я его больше, чем отца, уважал…» В общем, возненавидел Даврона по-чёрному. На ребят он просто злился. Сопляки! Им положено. А вот что любимый командир подколол, будто самый последний малолеток – оскорбило до печёнок. Как говорят, от любви до ненависти – один шаг. Я его тогда спросил: «Вендетту объявишь?» – «Это что такое?» – «Кровная месть. Только не стреляй из-за угла…» Сопит.
С него станется стрельнуть. А пока в устном творчестве душу отводит. Или фантазирует.
– Про волка понятно, – говорю. – А барашек кто? Ты, что ли? Мельчишь. Запросто на барана потянешь.
Унылая шутка, злобная, под стать настроению. Теша на неё не купился.
– В пословице правильно сказано – Даврон в яму попал.
– Что за яма? – интересуюсь.
Кричит шёпотом:
– Зиндон! Даврон в зиндон угодил.
Выходит, всё-таки не фантазия. Теша-то у нас спец по зиндону.
– Чему радуешься? – спрашиваю. – Будешь за волком говно выносить.
– Не буду. Пусть в своём дерьме задохнётся.
– Ой ли? Погоди, выйдет и… не на словах, по-настоящему обидит.
– Не выйдет. Гадо не выпустит.
Что ж, пускай посидит… Я ненависти к Даврону не испытывал, но мне было до лампочки – выскочит он из ямы или поселится в ней. Простить не могу, что не вступился за Зарину, отдал её Зухуру. А что ему стоило топнуть ногой?! Зухурка не пикнул бы. И не случилось бы того, что случилось…
Теша вдруг испугался:
– Ты никому не скажи. Гадо приказ дал молчать…
И понёс какую-то хренотень. Я шибко не вникал. Выходило, что семья Теши вроде как в должниках у семьи Гадо, и Теша, хочет не хочет, вынужден каким-то образом долг отрабатывать. Верность, короче говоря, хранить. Потому Гадо и назначил его золотарём в зиндон. Не проболтается.
Само собой, скажи я давронским, куда засадили командира, они бы в пять минут провели рокировку: Гадо – вниз, Даврон – наверх. Однако я помогать не собирался. Пусть выбирается как умеет. Понимал, что это неправильно – как никак, Даврон выручил нас на дороге. Но обида пересилила. Он не вступился, и я не стану…
Теша в конце концов иссяк. Я потащился прежним курсом. На душе сделалось ещё поганее. И ещё безнадёжнее. Раз уж самого Даврона уделали, мне куда рыпаться? Весь день до вечера провёл в дурмане – завалился на свою подстилку и лежал как мёртвый… Не то, чтобы совсем мёртвый, но и не живой. А очень хотелось стать мёртвым…
Утром проснулся, в голове – матушкин голос: «Андрей, нельзя распускаться, возьми себя в руки…» И дальше в том же роде. Знаю заранее всё, что скажет, хотя здесь её нет. Тысячу раз слышал. Наверное, всех так же достают. И ни на кого не действует. Все поступают наоборот. На меня тоже не подействовало. Отмахнулся от нотации, встал, сходил к умывальнику, сполоснул морду холодной водой и думаю: озверел от того, что круглые сутки люди рядом толкутся, сил нет выносить, пойду-ка на речку. Люблю смотреть на воду: бурлит, шумит, на душе легче становится. А главное, вокруг – пустота, ни одной рожи. Даже Тешу за водой уже не гоняют…
Идти недалеко. Казарма стоит на берегу, над самой Оби-Санг. На заднем дворе – тропка вниз, к реке. Спускаюсь, вижу, на большом плоском камне у воды кто-то лежит. Развалился. как диване. Я было повернул назад. Окликнет, придётся ответить. А мне влом общаться. Вдруг смотрю: автомат! Стоит возле камня, на котором мужик дрыхнет. Я потихонечку к нему. Стараюсь не оступиться, не громыхнуть. Река ревёт, заглушает звуки, но всё же… Вблизи узнал спящего: один из блатных – Партоб, торчок. Обкурился, верно, и уснул. Я огляделся. Наверху, на краю обрыва – никого. Я осторожно цапнул автомат. А он тяжё-ё-ё-лый. Автома-а-тище. Старенький, побитый, поцарапанный. К рожку второй магазин изолентой примотан. Ветеран. Дедушка. Калаш Калашников. Отчества не знаю. Пусть будет Андреевич. Он, родной, сам в руки попросился.
Надо найти для него уголок поспокойнее. Пусть до поры лежит, отдыхает. Выбрал я приметное место у подножия откоса. Скинул рубаху, завернул дедушку Калаша Андреевича, чтоб не ржавел, уложил бережно под бочок к большой глыбе и завалил камнями. Кто не знает, ни в жизнь не найдёт. Стою, любуюсь на схрон, радуюсь и сожалею одновременно: «Раньше бы… Сколько моментов упущено!»
