Карл сдержанно, насколько позволяли этикет и его собственная честь, огляделся. По обеим сторонам дорожки, в паре метров от нее, с большими промежутками между ними поставлены были резные позолоченные кресла, а справа, метрах в сорока от «тронного зала», – роскошно убранные и украшенные живыми цветами пиршественные столы, устроенные в виде буквы П и накрытые многоцветными скатертями.
Снова пропел рог, и из раскрывшихся на противоположной стороне «зала» ворот появились две дюжины вооруженных протазанами и алебардами гвардейцев, которые быстрым шагом проследовали к тронному возвышению и замерли там в ожидании своего повелителя. А в ворота уже входили слуги в ливреях, предводительствуемые двумя пышно одетыми гранд-мастерами двора и осанистым высоким мужчиной в золотой ливрее, являвшимся, если верить золотому гарджету на его груди, главным мажордомом принцепса. Последними появились и встали по обеим сторонам прохода два глашатая, каждый в сопровождении трубача с массивной серебряной трубой в руках.
Мажордом осмотрел поляну, по-видимому, в последний раз проверяя, все ли в порядке, и, подняв руку с белым платком, резко взмахнул ею, подавая сигнал к началу. Секунда, и над опушкой и рощей взметнулись пронзительные звуки церемониальных труб.
– Его Светлость, герцог Александр Корсага, – объявил правый глашатай в то мгновение, когда оборвалось торжественное пение труб.
– Ее Светлое Высочество, принцесса Алина Чара, – выкрикнул второй.
Вновь запели трубы, причем не только видимые Карлу, но и другие, скрытые за полотняными стенами, и в воротах показались одетый во все черное Людо и его жена, не молодая, но все еще красивая женщина в платье из золотой парчи, нестерпимо сверкавшем в ярких лучах солнца множеством украшавших его мелких бриллиантов и рубинов.
– Ее Светлое Высочество, принцесса Дебора Вольх, лада Гароссы и великая госпожа Таины и Квета!
Карл не удивился, увидев горделивую, «холодную» Дебору, появившуюся в «зале» в сопровождении оставшегося не поименованным флорианского военачальника, но вдруг ощутил, как сердце в его груди пропустило такт, и в то же мгновение завершилась наконец трудная работа его художественного чувства, и он понял, где совершил ошибку и почему картина настоящего и будущего, созданная его воображением, неверна. В сущности, намек содержался уже в слове «новый», мелькнувшем у него, как будто случайно, тогда, когда он думал о дорогах своей жизни, и нельзя сказать, чтобы Карл этого не ощутил. Просто тогда он был слишком занят своими умственными построениями, своей графической риторикой, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как несоответствие формы и содержания. Однако интуиция обнаружила противоречие, и вот построенная уже композиция развалилась, как карточный домик. О нет, рисунок был неплох, он был почти идеален, но только почти.
В мгновенном озарении, совпавшем – и, верно, не случайно – с появлением Деборы, перед Карлом возник совершенно иной образ. Он увидел теперь, что не бывает новых дорог. Каждая новая дорога – и ведь он уже думал об этом прежде! – есть всего лишь продолжение всех тех дорог, по которым ты уже прошел. На самом деле это и не разные дороги вовсе, а один и тот же путь из прошлого в будущее, которым Карл шел всю свою жизнь. Все оказалось настолько просто, что впору было удивиться собственной наивности, но вот это стало бы уже совершенно лишним. Надо просто принять, что композиция, которую создало его воображение, была красива, но неверна.
Разве на самом деле вставала за его спиной Тьма? Разве бежал он сейчас, увлекая за собой близких ему людей, от готовой настигнуть их опасности? Кто бы ни были его враги, это скорее им следовало опасаться внимательного взгляда Карла, чем ему – их ищущих глаз. И разве его путь был устремлен именно навстречу нойонам, чем бы ни являлась их угроза для Флоры и всей ойкумены? Вероятно, нет. Большая война или маленькая, в любом случае это всего лишь война, эпизод на дороге длиною в жизнь. Конечно, Карл был готов – раз уж возникла такая необходимость – свернуть со своего пути, чтобы отразить эту угрозу, но полагать войну с нойонами целью своей жизни он не мог и не желал. Однако, если это так, тогда все в его жизни обстояло и проще и сложнее.
Когда-то, еще совсем недавно, Карл полагал, что его судьба – дорога. Возможно, думая так, он был близок к истине, но теперь он увидел и кое-что еще. Складывалось впечатление, что всю его жизнь кто-то – или что-то – вел Карла по бесконечным дорогам ойкумены к какой-то неведомой ему самому цели. Естественно, Карл не знал пока, что это за цель, но ее присутствие, как и существование некой разумной силы, направлявшей его куда-то и зачем-то, теперь стало для него очевидным.
– Его Светлость, князь Лайташ…
Миссия, подумал Карл, одновременно продолжая следить глазами за торжественно, под пение труб, появлявшимися в тронном «зале» аристократами Флоры. Предназначение?
Возможно.
Однако, если непредвзято взглянуть на пройденный путь, получалось, что Карл все время, вольно или невольно, разрушал рисунок, созданный чужой рукой. То, что раньше он этого не осознавал, ровным счетом ничего не значило – он это делал.
– Их Светлости, бан и банесса Трир…
Я шел в…
В сущности, было совершенно неважно, куда он тогда шел, куда намеревался идти. Куда бы Карл ни направлялся в тот день, он пришел в Сдом, и это случилось именно тогда, когда в городе должен был начаться этот их странный Фестиваль.
Великолепно!
Цепь внешне не связанных между собой событий… случайности и совпадения, которые Карл уже решил было отнести на счет одних лишь бросков Костей Судьбы… Но – случайные или нет – события эти привели его сначала в Семь Островов, затем заставили вступить в схватку с могущественными магами и наконец вышвырнули из города в далекую полузабытую им Флору. Зачем? Затем, чтобы вступить в бой с нойонами или чтобы добраться до Саграмонских ворот? Или все-таки существовала другая цель, на пути к которой и нойоны, и ярхи, и ущелье в Мраморных горах – всего лишь пейзажи, увиденные им в пути?
И сейчас, стоя на северной опушке Священной рощи, Карл ясно видел внутри сложного рисунка, сложившегося благодаря множеству причин и обстоятельств, четкие, уверенные штрихи, начертанные чьей-то сильной и умелой рукой. Здесь не было смысла задаваться вопросом, к добру это или ко злу. Добро и Зло, Свет и Тьма – одинаково талантливые живописцы. Главным оказалось другое: это чужая рука, что и определяло все. Естественно, Карлу было бы интересно узнать, кто взялся прокладывать для него пути и ради чего. Был ли это один из богов, очнувшийся от вечности и возжелавший снова поучаствовать в делах смертных, или это все-таки Хозяйка-Судьба, или еще кто-нибудь столь же могущественный и труднопостижимый, но, кто бы это ни был, Карл не собирался быть марионеткой в его руках.
«Кто ты, Карл? – спрашивали его. – Куда ты идешь и зачем?»
«Не знаю, – мог ответить он сейчас. – И, возможно, это хорошо, что не знаю. Потому что, пока не доказано обратное, я могу считать себя человеком. А что такое человек, как не существо, наделенное свободой выбора, но не ведающее своего предназначения?»
