Два мальчика в белых рубашках (накрахмаленных и выглаженных Ребеккой), с идеально причесанными волосами, с вымытыми — дважды, как положено врачам, — руками, стояли на коленях по обе стороны девочки внутри хибарки из тростника, которая называлась больничной палатой, и смотрели на Сильвию. В их глазах блестели слезы.
— Она вся горит, Сильвия, — сказал Зебедей. — Потрогайте ее.
Сильвия вздохнула:
— Ну почему она не пришла ко мне раньше? Даже вчера еще не было бы поздно. Ну почему? Ведь это происходит снова и снова. — Ее голос срывался — от страха. — Вы понимаете, насколько серьезна ее болезнь?
— Мы говорили ей, что нужно пойти в больницу, мы говорили.
Если девочка умрет не прооперированная, то вины Сильвии в этом не будет, но если она, доктор Сильвия, сделает операцию, а девочка все-таки умрет, то тогда это будет считаться ее ошибкой. Два юных лица, омытых слезами, умоляли ее: пожалуйста, пожалуйста. Девочка приходилась им и Джошуа родственницей.
— Вы же знаете, что я не хирург, я вам объясняла, Умник, Зебедей, вы же понимаете, что это значит.
— Но вы должны помочь ей, — сказал Умник. — Должны, Сильвия, ну пожалуйста.
Девочка подтянула колени к животу и застонала.
— Что ж, ладно. Принесите самые острые наши ножи. И горячей воды. — Она нагнулась к уху девочки: — Молись, — сказала она. — Молись Деве Марии. — Сильвия знала, что девочка католичка: видела ее в церкви. Сейчас любая помощь пригодится.
Мальчики принесли инструменты. Девочка лежала не на «операционном столе», так как двигать ее было опасно, а на подстилке, совсем рядом с пыльным полом. Хуже условий для операции не придумать.
Сильвия велела Умнику прижать смоченную в хлороформе тряпку к лицу девочки, а самому отвернуться и дышать в сторону. Зебедея она попросила поднять таз с инструментами как можно выше от пола, а сама, как только стоны девочки стихли, приступила к операции. Она даже не пыталась произвести точечную операцию, о которой раньше рассказывала мальчикам.
— Я делаю разрез по-старому, — сказала Сильвия. — Но вы, когда будете учиться, узнаете, что такой большой разрез устарел и его уже давно не делают.
Как только она вскрыла брюшную полость, то поняла, что слишком поздно. Аппендикс уже лопнул, залив все гноем. Пенициллина у Сильвии не было. Тем не менее она убрала гной, промыла рану и потом зашила ее. Закончив, врач шепотом сказала мальчикам:
— Думаю, она не выживет.
Оба громко заплакали, Умник — опустив голову в колени, Зебедей — уткнувшись лицом в спину брата.
Сильвия сказала:
— Мне нужно сообщить о том, что я сделала.
Умник прошептал:
— Мы никому не расскажем. Никому-никому.
Зебедей схватил ее за руки, еще запачканные кровью, и воскликнул:
— О Сильвия, о доктор Сильвия, у вас будут неприятности?
— Если я не сообщу сейчас, а потом узнают, что вы все знали, то у вас тоже будут большие неприятности. Так что ничего не поделаешь, придется рассказать.
Сильвия расправила на девочке юбку и блузку. Бедняжка умерла. Ей было всего двенадцать лет.
— Скажите плотнику, что нам нужен будет гроб скоро-скоро.
Она отправилась в дом, нашла там отца Макгвайра, только что вернувшегося из поездки, и рассказала о том, что случилось.
— Я должна сообщить господину Мандизи.
— Да. Я думаю, это нужно сделать. Не говорил ли я тебе, что такое может произойти?
— Конечно говорили.
— Я позвоню господину Мандизи и попрошу, чтобы он сам приехал.
— Телефон не работает.
— Пошлю Аарона на велосипеде.
Сильвия вернулась в больницу, помогла уложить девочку в гроб, нашла Джошуа, который спал под своим деревом, сказала ему, что малышка умерла. Но Джошуа уже плохо соображал, ему требовалось время, чтобы воспринять то, что ему говорят. Сильвия не хотела слушать, как он станет проклинать ее (а он, несомненно, именно так и поступит), поэтому она ушла, не дожидаясь его ответа. Врач сказала Зебедею и Умнику, что сегодня она не придет в деревню на урок, и попросила их провести занятие вместо нее: надо просто послушать, как люди читают, и еще проверить письменное задание.
В доме священник пил чай.
— Сильвия, дорогая моя, я думаю, тебе стоит отправиться в небольшой отпуск.
— И что от этого изменится?
— Пусть все уляжется.
— Вы думаете, все уляжется?
Он промолчал.
— И куда я поеду, святой отец? У меня нет другого дома. И пока новая больница не достроена, я буду нужна этим людям.
— Подождем, что скажет господин Мандизи. Он уже скоро должен подъехать.
В эти дни господин Мандизи был их другом; давно прошли те времена, когда он вел себя грубо и подозрительно. Однако он, как и был, оставался чиновником, который должен выполнять свои обязанности.
Когда Мандизи приехал, его никто не узнал. От него оставалось только имя, остальное съела ужасная болезнь.
— Господин Мандизи, в таком состоянии вам нужно лежать в постели.
— Нет, доктор. Я еще могу работать. В постели лежит моя жена. Она очень больна. Вдвоем, бок о бок — нет, я не думаю, что мне это понравится.
— Вы сделали анализы?
Он помолчал, потом вздохнул, сказал:
— Да, доктор Сильвия, мы сделали анализы.
Ребекка внесла обед: мясо, хлеб, помидоры. Увидев чиновника, она ахнула:
— Ах, господин Мандизи, ай-ай-ай!
Поскольку Ребекка всегда была худой и невысокой, а костлявое лицо скрывал платок, он не мог видеть, что она тоже больна, и поэтому сел за стол, ощущая себя обреченным человеком среди здоровых счастливцев.
— Мне так жаль, господин Мандизи, — сказала Ребекка и вышла из комнаты, плача.
— А теперь вы должны мне рассказать все как было, доктор Сильвия.
— Да.
— Был ли шанс спасти ее?
— Был, небольшой. Понимаете, у меня нет пенициллина, он закончился, и…
Мандизи сделал рукой жест, который она слишком хорошо знала: не обвиняйте меня за то, в чем я бессилен.
— Мне надо будет сообщить в большую больницу.
— Конечно.
— Вероятно, они захотят сделать вскрытие.
— Тогда им нужно поторопиться. Девочка уже в гробу. Почему бы вам просто не сказать, что это моя вина? Я не хирург.
— Это была трудная операция?
— Нет, одна из наиболее простых.
— Настоящий хирург смог бы что-нибудь сделать на вашем месте?
— Да нет, вряд ли. Нет, ничего.
