истории, но не составляло всего ее содержания.
Появление, исчезновение и повторное появление на карте мира в XX в. суверенных государств Эстонии, Латвии и Литвы, однако, гарантировало, что вопросы образования стран даже при более инклюзивном подходе к прошлому все равно будут вызывать первостепенный интерес. Работая над этим вопросом, историки сталкивались с другими, еще более сложными: например, означало ли длительное использование литовского языка на литовских землях такое же длительное присутствие, хотя бы на каком-то уровне, литовского национального самосознания? Формировалось ли данное самосознание вокруг исторической памяти о существовании независимого Великого княжества Литовского? Было ли это средневековое государство «прямым предком» независимой Литвы, образовавшейся в XX столетии? А поскольку у эстонцы и латыши в отдаленном прошлом не имели государственных образований, то тогда к каким событиям недавнего прошлого следует приурочить формирование их национального самосознания — к «национальному пробуждению» XIX в., событиям революции 1905 г., к хаосу Первой мировой войны? На подобные вопросы не было простых ответов, однако новые исторические труды создавали очевидное впечатление, что в дискуссиях о формировании национально-государственного самосознания предпочтение отдавалось концепциям, предусматривающим долговременную преемственность. Если не существовало прямых свидетельств того, что эстонцы и латыши когда-либо до ХХ в. мыслили в категориях собственных государственных образований, то подобное их желание все равно могло отражаться в постоянном использовании местных языков, в устной традиции, в социальных конфликтах между крестьянами (эстонско- и латышскоязычными) и землевладельческой аристократией (немецкоговорящей), городским патрициатом (немецкоговорящим) и российской администрацией (русскоговорящей). Эту преемственность еще легче было отследить в литовской истории из-за участия литовцев в так называемых польских восстаниях против русского владычества в 1830 и 1863 гг.
Историческая инклюзивность вновь вызвала интерес к вопросам, ранее отодвигавшимся на задний план и в значительной степени связанным с периодом Второй мировой войны. Их выдвинули на передний план общественного внимания столкновения различных точек зрения: большинство эстонских, латышских и литовских историков настаивали, что периоды 1940–1941 и 1945–1991 гг. следует считать временем оккупации, тогда как политические лидеры русскоговорящих меньшинств столь же уверенно утверждали, что в 1944–1945 гг. произошло «освобождение» побережья от фашизма Красной армией; в обществе присутствовало вполне понятное желание в полной мере задокументировать депортации 1941 и 1949 гг. и одновременно — столь же объяснимое желание оправдать участие местного населения в уничтожении евреев побережья в период немецкой оккупации 1941–1945 гг.; правительства же республик при этом стремились изменить календарь национальных праздников, отменив памятные даты советского периода и заменив их датами, эмоционально значимыми для титульных национальностей.
К концу 90-х годов XX в. все подобные фундаментальные исторические вопросы были тесно связаны друг с другом, порождая взаимные обвинения в «попытках переписать историю», «желании скрыть преступления советской власти против человечества», а также споры о том, в какой степени термин «геноцид» можно отнести к событиям Второй мировой войны и последующих десятилетий. Российская пресса и некоторые российские законодатели выступали на стороне тех, кто считал, что эстонцы, латыши и литовцы хотят «переписать историю». В ответ балтийские авторы обвиняли Россию в том, что она суется не в свое дело и стремится стать преемницей СССР, однако при этом не берет на себя ответственности за злодеяния не существующего более государства. Чтобы уменьшить взаимные обвинения, президенты трех республик (Леннарт Мери в Эстонии, Гунтис Ульманис в Латвии и Валдас Адамкус в Литве) согласились в 1998 г. создать в каждой стране специальные президентские комиссии, поставив перед ними задачи беспристрастно задокументировать события 1940–1945 гг. и последующих десятилетий. Комиссии должны были состоять из балтийских историков и компетентных специалистов из других стран, периодически проводить конференции и публиковать результаты своих исследований. Им предлагалось уделить особое внимание судьбе еврейского населения побережья, роли местного населения в убийствах евреев и подумать над правомерностью использования столь эмоционально окрашенного термина, как «геноцид». Работа этих комиссий должна продолжаться до тех пор, пока их члены не придут к выводу, что они использовали весь доступный им материал архивных источников. Эстонская комиссия представила результаты своих исследований на рассмотрение в 2006 г., тогда как в Латвии и Литве, где во время Холокоста были убиты десятки и сотни тысячи евреев, продолжали свои изыскания и после этого.
Однако споры и разногласия, связанные с пониманием событий Второй мировой войны и последующих пятидесяти лет, невозможно было таким способом утихомирить: они периодически вспыхивали, затихали и снова возникали, особенно когда политики балтийских республик и Российской Федерации манипулировали данной темой в своих интересах. И как будто этого было недостаточно, периодически открывались новые грани прошлого: например, публицисты балтийских республик и Российской Федерации представляли калькуляции, сколько именно одна стороны «должна» другой за «вред», причиненный в советское время; а правительства балтийских республик искали способы, для того чтобы как-то компенсировать своим гражданам несправедливости и страдания Второй мировой войны. Однако подобное постоянное проникновение прошлого в настоящее раздражало тех представителей общественности государств Балтии, которые хотели, чтобы их страны ориентировались на будущее и имели соответствующий имидж, — но, однако, эта коллизия еще некоторое время будет порождать беспокойство.
Трудности «нормальной жизни»
Вступление Эстонии, Латвии и Литвы в 2004 г. в Евросоюз и НАТО означало, что описательная категория «посткоммунистические» становится все менее подходящей для этих стран. Добившись соответствия множеству жестких критериев, необходимых для вступления, три республики Балтии теперь могли считать себя «нормальными» европейскими государствами. Им предстояло и дальше бороться с социально-экономическими проблемами, часть которых восходила еще к советскому периоду, но, в конце концов, ни одна из стран — участниц Евросоюза тоже не свободна от различных проблем. Сравнительные международные рейтинги могли классифицировать государства Евросоюза как более или менее богатые, сильнее или слабее пораженные коррупцией в частном и государственном секторах и как в большей или в меньшей степени соблюдающие права своих граждан. Но подобные рейтинги слишком поверхностный критерий, чтобы судить о фундаментальных характеристиках страны: необходимо принимать во внимание все свидетельства, и теперь балтийские республики могли с удовлетворением ощущать, что сдали все многочисленные тесты на «нормальность». Остаточные ощущения несоответствия, более низкого статуса и положения «бедных родственников» все еще сохранялись у населения, но теперь это были «внутренние проблемы», никак не меняющие статус балтийских государств.
Полноправное членство в ЕС и НАТО означало, что эти организации считают политическую систему трех стран Балтии достаточно стабильной, чтобы они могли выполнить все обязательства, налагаемые членством. Парламентские выборы во всех трех государствах проходили регулярно (в Эстонии в 1999, 2003, 2007 гг., в Латвии в 1998, 2002, 2006 гг., в Литве в 1996, 2000, 2004, 2008 гг.[29]). Победители формировали коалиционные правительства, проигравшим приходилось ждать следующих выборов. В каждой из стран коалиционные правительства приходилось регулярно распускать и формировать заново, но при
