разговоров, но результаты оказалась блестящими.
Вот как рассказывал мне об этом эпизоде Дмитрий Алексеевич:
«Однажды приехал ко мне Михаил Иванович и в разговоре упомянул, что на другой день уезжает к Свечину, в его ефремовское имение на Ситову Мечу. Там будет большая охота, потом осмотр завода и соберется много гостей. В то время я, как начинающий коннозаводчик, был жаден до лошадей, а потому и говорю: “Если что подойдет, не забывайте меня и купите кобылку!” – “Что вы, – отвечал Михаил Иванович, – стану я вам покупать разную дрянь. Там нет первоклассного материала”. На этом мы расстались.
Дня через три-четыре получаю телеграмму: “Высылайте 1500 руб. приемщика купил пять кобыл у Новокшенова. Бутович”. Прочел я эту телеграмму, и зло меня взяло! Вот, думаю, барин всегда останется барином. Мол, зачем купил пять кобыл, да еще и в неизвестном заводе, просто зря бросил деньги и придется их здесь продать на конной. Не иначе как увлекся Михаил Иванович по своей широкой натуре, а натура у него была действительно широкая, и прожил он на своем веку миллионы! Однако делать нечего, обидеть нельзя, и я перевел деньги и послал за кобылами.
Дня через два приезжает сам Бутович и прямо с вокзала ко мне: “Ну, Дмитрий Алексеевич, купил вам пять кобыл. Будете довольны: завод хоть неизвестный, а крови призовые, да и по себе хороши. Жалеть не будете”. Делать нечего, я поблагодарил, хотя и высказал Бутовичу, что он, когда ехал, не хотел и одной кобылы покупать, а тут вдруг купил целый табун. Засмеялся Михаил Иванович и говорит: “Приехали мы с охотой в Турдей, а там у местного помещика Новокшенова завод, небольшой, да хороший. Посмотрели мы лошадей на выводке, я вам и отобрал, да не одну, а целых пять. Будете благодарить. Завод неизвестный, а лошади хорошие”. Да еще в заключение прочел мне нравоучение за мои же денежки – мол, никогда не преклоняйтесь перед фирмой, а только перед лошадью. Что толку, что лошадь тулиновская, если нехороша?
Кобылки оказались действительно интересные, а одна из них, Лихая-Люба, дала мне Лешего 4.36, резвейшую лошадь моего завода».
Этот рассказ Расторгуев обычно заканчивал так: «Вот когда Михаил Иванович доказали, что они истинный знаток!»
Таковы были основные группы кобыл, которые легли в основание расторгуевского завода. Кроме того, покупали отдельных кобыл у разных лиц. Лучшей из них я считаю Марусю, чья заводская деятельность была поразительно хороша.
Я никогда не видел в целом завод Расторгуева, но многих заводских маток этого завода, а также многих лошадей, родившихся в нем, я видел. Скажу прежде всего о молодняке и уже потом о виденных мною кобылах стебаевского завода.
Я стал своим человеком у Расторгуева и часто бывал у него в то время, когда гремели дети Кряжа-Быстрого. Это было время увлечения расторгуевскими Кряжами. Почти вся молодежь завода либо происходила от него, либо по матерям имела кровь этого производителя. В последнюю пору существования стебаевского завода, когда все лучшее было распродано и молодежь происходила от второклассных жеребцов и таких же кобыл, я тоже видел этих лошадей, но завод уже умирал, и об этом составе говорить не приходится. Речь пойдет лишь о молодых Кряжах.
Это были лошади мускулистые, очень плотные, низкие на ногах, часто сухие, обыкновенно не выше четырех вершков, почти всегда темно-гнедые, вороные или караковые, иногда отметистые. Многие расторгуевские Кряжи имели небезупречные спины и были сыроваты. Однако Кряж-Быстрый тем и велик как производитель, что давал по себе лошадей лучше, чем был сам. По типу они мне не нравились. Это не были рысаки восточного направления и не были рысаки прежних густых форм, с фризом, завесами, исключительной глубины, с сильно развитыми передами. Это были рысаки, так сказать, европеизированные, ближе стоявшие к полукровным лошадям Западной Европы. Я не любил расторгуевских Кряжей, но должен признать, что среди них было много превосходных лошадей.
Наряду с Кряжами перед моими глазами прошли внуки Серебряного, преимущественно дети его сына Лоэнгрина, который впоследствии мне принадлежал. Они совсем не напоминали Кряжей: были блестки, исключительно сухи и с дивными спинами – словом, типичные казаковские лошади. У них часто наблюдалась беднокостность, и ноги их были непрочны. В заводе Расторгуева представители других кровей и линий были редки.
Многих заводских маток стебаевского завода я видел, когда их приводили в Тарыгово. Дела Расторгуева в те годы были так плохи, что он постепенно распродал свой завод. Взамен замечательных кобыл пускались в завод молодые из ставки, те, что были похуже и подешевле, да еще иногда прикупали кобыл с бору по сосенке. Их приплод и составлял ядро расторгуевских лошадей самого последнего времени. Это было уже, собственно говоря, не коннозаводство, а барышничество и спекуляция на имени знаменитой коннозаводской фирмы, но к этому Расторгуев был принужден обстоятельствами.
Грустно было видеть, как уходили лучшие матки стебаевского завода. Частенько, показывая их, Расторгуев задумывался и затем быстрыми шагами уходил из конюшни: нелегко было истинному охотнику расставаться с этими лошадьми. Все лучшее ядро расторгуевского завода раскупали богатые сибиряки и оптовики Казанской губернии и Оренбургского края. Немало перекупили у Расторгуева кобыл Кузнецов, братья Кухтерины, Ишмуратовы, а также миллионеры Асеев, Харитоненко и Шубинский. Последних заводских маток, уже во время войны, купил Телегин. Случайно я был тогда в Москве и видел их. Лиходейка и серая Литавра и сейчас стоят перед глазами…
Расторгуевские кобылы были необыкновенно низки на ногах, густы, сыроваты, простоваты, утробисты, широки, частенько с мягкими спинами. Это был дельный материал, из которого можно было лепить все что угодно. Те из них, что имели кровь Серебряного, отходили от основных кряжевых кобыл в сторону казаковского типа, а другие, разных кровей, приближались к первой группе, ибо Расторгуев был сторонник не столько красивой, сколько дельной заводской матки. Виденные мною кобылы этого завода были однотипны и крайне характерны по себе. Они не трогали сердца, но много говорили уму. Только раз я был очарован одной из них и долго потом не мог ее забыть. Дело было осенью в Тарыгове, где в то время собралось шесть или семь заводских маток; все они были уже проданы. Мы пошли с Расторгуевым их посмотреть. Стали выводить и показывать хорошо знакомый мне тип кобыл расторгуевского завода. Неожиданно появилась перед нами, как новая блестящая комета перед изумленными астрономами, белая кобыла, небольшая, сухая, в синеватой гречке – словом, не кобыла, а мечта! Если позволено будет мне употребить художественную метафору, это была не кобыла, а весна с картины Коро. Словно из таинственных недр небытия
