дожитие. Никаких сроков давности для так называемых военных преступлений русские не признают, доканываться до корней они умеют, и встреча с их органами безопасности никак не ограничится разговором о нескромности приезжего профессора; они вытащат наружу все: и разграбление культурных и материальных ценностей, и подготовку диверсантов, и карательные действия против партизан, и участие в расстрелах.
Когда он сказал себе это: «Карательные действия против партизан и участие в расстрелах», — в мозгу у него будто вспыхнул магний, при свете которого ярко осветилась одна из страниц прошлого, казалось бы, уже давно и прочно позабытая. Он увидел перед собой деревню Красуху под Псковом. Всех жителей этой деревни за отказ выдать партизан пришлось уничтожить, а саму деревню стереть с лица земли. Клауберг в том деле не был главным, и вообще он приехал туда лишь затем, чтобы полюбоваться на акцию принципиального, устрашающего значения. Важно, что он присутствовал при осуществлении акции, и именно там, там впервые встретил этого человека, крутившегося среди немецких офицеров с блокнотом в руках. Кондратьев! Тот самый Кондратьев, сотрудник газеты «Новое время», специальный корреспондент, сочиненьица которого Клауберг почитывал из любопытства и которого не раз встречал позже и в Печорском монастыре, и в Пскове, и в окрестных псковских селах; и он же, этот Кондратьев, поднял однажды тревогу, примчавшись в Псков с известием о том, что в лесах под самым городом орудуют партизаны.
Сделав такое неожиданное открытие, Клауберг не знал, куда кинуться, что предпринять. Опасность была страшная. Нет никакого сомнения в том, что Кондратьев за ним следит. Но в каком качестве? Первая мысль была о том, что он делает это по заданию советской госбезопасности. Отбыл, может быть, наказание за свои преступления, совершенные в годы войны, и вот сотрудничает. Вместе с тем казалось странным, почему же Кондратьев действует так неуклюже, то и дело попадаясь на глаза тому, за кем поставлен наблюдать? Может быть, дело совсем и не в госбезопасности? Может быть, этот ничтожный, грязный тип просто собрался его шантажировать, но поскольку он именно ничтожество, то не знает, как подойти к объекту, намеченному для шантажа, не решается начать разговор, попытаться схватить его, Клауберга, за глотку?
Как бы там ни было, оставаться пассивным стало невозможно. Надо было действовать! Или немедленно купить билет на самолет куда угодно — в Лондон, в Париж, Брюссель, Стокгольм и даже Тегеран, — или как-то разобраться с этим Кондратьевым: чего ему надо, от кого он работает, на кого?
Дело облегчилось тем, что Клауберг увидел своего давнего знакомца в компании с Юджином Россом и тем парнем, сыном доцента Зародова, кажется, по имени Геннадий, с которым Росс разводит какие-то шашни. Клауберг был настолько взвинчен и встревожен, что даже и парень этот, Геннадий, показался ему кем-то другим, а не сыном доцента Зародова; Клауберг явно видел где-то и это лицо, совсем, правда, в ином месте, не в Пскове, но вот точно такое же, круглое, веснушчатое.
Встретив Юджина Росса за обедом, он спросил его о бледнолицем, кто это такой.
— Торгует иконами, — коротко ответил Росс.
— Фамилию знаешь? Имя?
— Голубков, Семен Семенович.
— Голубков?… — Это, конечно, еще ни о чем не свидетельствовало: не так просто, как костюм, но все же и фамилию и имя сменить было можно. — Где он живет, тебе известно?
— Не интересовался. Если надо, спрошу у Геннадия.
— Спроси, Юджин. — Давать этому «зеленому берету», как про себя Клауберг называл Росса, повод для каких-либо домыслов было нельзя; следовательно, и показывать слишком острую свою заинтересованность в Голубкове тоже нельзя. — Они, эти русские, народ прижимистый. Сюда таскает разные отходы, а главное добро хранит дома, за печкой, в сундуке. — Клауберг посмеялся. — Не зря же они такие объемистые печки строят. Русские печки! Чтобы за ними прятать ценности. Может быть, нагрянем к нему домой да там, на месте, товар посмотрим. Карадонна наш, знаток русской старины, постоянно предупреждает, что с рук ничего покупать нельзя. Русские — мастера на подделки.
— Ему бы, господину Карадонна, помалкивать лучше, — ответил Юджин Росс. — Таких мошенников в смысле подделок, да и в любых иных смыслах, как итальянцы, вторых и на свете нет.
— Вообще-то ты прав, Юджин: итальяшки — дрянь порядочная. Ну так ты узнай адрес, не позабудь.
Вместо адреса Голубкова Юджин Росс привел в комнату Клауберга Генку.
— Он знает все, господин профессор. Оставляю его вам. А у меня, прошу прощения, дел по горло. Ответственные съемки идут. Господин Карадонна торопит. Говорит, сроки поджимают. Скоро, говорит, домой.
— Да, да, — кивнул Клауберг, не вслушиваясь в то, что говорил «зеленый берет». Он разглядывал Генку.
Когда Юджин Росс ушел, Клауберг предложил Генке присесть, поставил перед ним бутылку вина, стакан и тоже сел напротив.
— Меня заинтересовал человек, о котором мне рассказал господин Росс. Он что, специалист по искусству?
— Обыкновенный торгаш, господин Клауберг, — напрямик ответил Генка. — Его товар, ваши деньги — вот и все. Но товар у него, надо отдать должное, доброкачественный.
— Он москвич?
— Кто же его знает, господин Клауберг! По рассказам судя, по всей стране таскался. Где-то с геологами бывал, на севере, с экспедициями.
— На севере? И в Сибири, значит?
— Да, бывал и там, в Сибири. Там такой товар еще сохранился в таежных селениях.
— А вы что, в этом деле тоже понимаете? — поинтересовался Клауберг. — Это ваша специальность? Вы историк? Искусствовед?
— Кое-что понимаю. Вернее, начинаю понимать. Но это попутно. Я же еще учусь. Перерывчик, правда, получился. Сейчас перехожу в другой институт. Знаете, выбрать себе специальность по душе — это совсем не просто.
— Но ведь у вас, в Советском Союзе, все пути человеку открыты. Не так ли?
— Это так, открыты. А что из того? Вот учился я в техническом — там надо знать математику. А у меня способностей к точным наукам ни каких, меня от них воротит. Пошел я в театральный — тоже не лучше. Глупцом себя чувствуешь, как попугай, повторяя чужие слова. В литературный можно бы, конечно. Рассказика два нацарапай — примут. Но кем же ты оттуда выйдешь? Сиди всю жизнь, приклеенный к стулу, и изводи бумагу. Душу вложишь в писанину, а критики тебя, как подушку, распотрошат и по всей улице пустят. Нет, господин Клауберг, нелегко, очень нелегко определиться в жизни. Теперь решил начать все сначала: пойду попробую в медицинский. Гинекологом буду.
— Да, это весьма доходная профессия. Гинекологи — народ богатый. — Клауберг никак не мог понять, всерьез с ним разговаривает этот парень или чудака из себя изображает. — Выходит, — сказал он, помолчав, — что когда слишком много
