так как сразу вспомнил о растраченных деньгах, умершей жене и сердитом отце.
Простояв несколько секунд в каком-то остолбенении, он проглотил слюну и спросил:
— И ты здесь?
Младший брат лишь бросил на него злобный взгляд и отвернулся.
Братья просидели под стражей два месяца, затем были отправлены вместе с гарнизонными частями. Они попали в распоряжение одного и того же ротного командира.
Работа им досталась очень легкая, так как на носилках, которые они несли, сидела худенькая молодая наложница командира роты. В пути братья очень заботливо относились друг к другу, забыв неприязнь, которую чувствовали, пока находились под стражей. Они думали только об одном: как бы вернуться домой. Но едва они прибыли к месту назначения, их снова взяли под стражу. Говорили, что за работу им заплатят. В истории сы-чуаньских носильщиков это было редкостью. Поэтому крестьяне удовлетворенно хмыкали и строили всевозможные догадки и предположения.
Однажды за ужином завербованные, держа перед Собой миски с едой, заговорили о возможном заработке. Они гадали, достоверно ли это известие и сколько денег они получат. Молодой врач, вначале не произносивший ни слова, вдруг громко стукнул палочками, которыми ел, и прервал говоривших:
— Деньги? — В голосе его звучало явное сомнение. — Я хочу только одного — чтобы меня поскорей отпустили.
Старший брат вздохнул.
— И я хочу, — с грустью сказал он. — Но боюсь, как бы нас в солдаты не забрали.
— Ты от кого это слышал? Чепуху порешь, — вдруг вспылил младший брат.
— Почему чепуху? Только что об этом сказал повар. Не успел он договорить, как младший брат резко отбросил палочки и вскочил:
— Тогда пусть меня лучше расстреляют!
Старший брат растерялся. С полуоткрытым ртом он уставился на юношу, словно только сейчас понял всю серьезность положения. Он ведь сказал об этом, сочувствуя брату.
Он дважды обращался к повару, пытаясь разузнать все подробнее, но определенного ответа не получил. Сейчас он боялся взглянуть в лицо брату и терпеливо переносил его гнев, мысленно успокаивая себя, что эта страшная весть окажется вымыслом. Но однажды после обеда носильщиков под охраной вооруженных солдат отправили на учебный плац.
Когда офицер зачитал приказ, младший брат заявил протест и немедленно был наказан. Он получил с десяток ударов коромыслом, которое заменяло палку, и вместе с другими завербованными был посажен на гауптвахту.
А старший брат с помертвевшим от страха лицом, весь дрожа, по порядку выполнил процедуры, необходимые для вступления в солдаты. Он поставил отпечаток пальца на свидетельство о добровольном вступлении в армию и дал клятву, что не совершит дезертирства. Затем ему поставили на руке синее клеймо, он получил обмундирование и стал солдатом.
С этого дня началась для него военная жизнь, и с этого же дня начались его страдания. При расчете он дважды не смог назвать своего номера, а в третий раз получил зуботычину. Его особым способом обучали строевому шагу: привязывали ремни к ногам, и шедший впереди бывалый солдат дергал поочередно за эти ремни.
В наказание его часто заставляли бегать, и он, никогда не знавший усталости, теперь, едва добравшись до постели, засыпал как убитый.
Младшего брата продержали под арестом два месяца. Его должны были выпустить в одно из воскресений, и каждый день старший брат по пальцам подсчитывал, сколько еще осталось до освобождения.
В тот день он пожертвовал причитавшимся ему увольнением из части и с самого утра нетерпеливо ждал встречи с братом.
Под вечер он увидел, как брат выходит из комнаты командира роты. Голова его была опущена, настроение, видно, подавленное. Под мышкой он нес солдатскую форму, на затылке торчала серая военная фуражка. Он отправился прямо в храм. Старший брат хотел было его окликнуть, но нерешительно почесал в затылке и, вздохнув, молча пошел вслед за ним.
Во дворе они вместе сели на ступеньки лестницы. Оттуда был виден крохотный палисадничек, заросший дикорастущими деревьями и густой травой. С маленького зеленого прудика то и дело доносилось кваканье лягушек.
Много времени протекло в молчании. Потом старший брат стал завязывать шнурки у своих соломенных сандалий и украдкой взглянул на брата.
— Тебя выпустили? — робко спросил он.
Молодой врач молчал, подперев голову руками. Старший брат, словно разговаривая сам с собой, вздохнул:
— Что поделаешь? Не повезло!
— Я убегу! — Юноша неожиданно резко вскинул голову.
— Даже не думай об этом! — Старший брат с опаской огляделся. — Убежишь? Легко сказать. Месяц назад из десяти бежавших спаслось только трое. Ты бы видел, как с ними расправились. Хуже, чем с ворами!
Он пододвинулся к брату вплотную:
— Забудь об этом! Лучше потерпеть!
— Потерпеть? Тебе можно! У тебя и детей нет, и жена померла… А мне?
— Не говори так! Разве я не тоскую по дому? Мне еще трудней, чем тебе. Если бы легко было бежать… Ты не знаешь, что мне пришлось здесь перенести. Правду говорят, что с солдата семь шкур сдирают!
— Значит, ты советуешь мне служить?!
— Я?… Я советую? Поступай как знаешь, не мое дело!
Врач ехидно улыбнулся.
— Сейчас, конечно, не твое дело! — с ненавистью произнес он.
— Чего ты от меня хочешь? — Сердце старшего брата сжалось до боли, у него перехватило дыхание. — Хорошо, я уйду вместе с тобой! — воскликнул он. — Согласен? Я знаю, ты считаешь, что попал сюда из-за меня.
Долгое время оба молчали. Наконец старший брат произнес сдавленным голосом:
— Ладно, убежим вместе.
Он опустил глаза, словно провинился в чем-то, и замолчал.
С этого дня он потерял покой. За последние две недели молодой врач дважды тайком советовался с ним, как совершить побег. Он просто не выдерживал взгляд брата, который требовал от него решимости, и когда тот к нему подходил, по всему его телу пробегала дрожь. Ему казалось, что начальство проникло в их тайну и все время
