названия которых знала с детства, Феликса готовила себя к тому, что Кожанка ждёт её такой же, сожжённой, обезлюдевшей, с землянками, вырытыми на краю огородов в стороне от сгоревших хат. И кто знает, увидит ли она своих родных.
Машина, в которой нашли место для Феликсы и Тами, везла в Корсунь двух штабных, майора и капитана. Офицеры были не рады тому, что придется делать крюк, да еще и сворачивать за Фастовом с шоссе на раскисшую в распутицу грунтовку.
— Увязнем где-нибудь в полях, — недовольно покосился на Феликсу майор. — Там и вытащить-то некому будет. До лета прокукуем. Как, говоришь, село твое называется?
— Кожанка, — в который уже раз за день повторила Феликса.
— Не помнишь такого села, Матвеев? — спросил капитана майор. — Ты же у нас оперативник, должен все карты в голове держать.
— Помню, — поморщился капитан. — Два раза пришлось его брать.
— Это не важно. Два, три, главное — результат.
— Результат такой, что после второго раза от села, как правило, рожки да ножки остаются. И название.
— А нам, Матвеев, кроме названия ничего и не нужно. Всё равно они тут все предатели. Это, если хочешь, мое личное мнение, но оно не только моё. Зачем они остались? Вражеские войска поджидали? Кормили немцев, тёплой одеждой снабжали, на их заводах работали. На вражеских заводах, Матвеев, не на наших! Вот ты, — майор обернулся к Феликсу. — Была в оккупации?
— Нет. В ноябре вернулась из Молотова. Но выехать отсюда было сложно, многие не смогли.
— Не захотели! Подумали, а поживём-ка мы без советской власти, без пятилетних планов, без колхозов. Понравилась им такая мысль, вот и остались. Так что нечего их щадить, пылинки сдувать. Органы наши до них ещё не добрались, другим заняты. Но доберутся. Всех проверят, каждого спросят: а чем ты занимался с осени сорок первого по осень сорок третьего, на кого работал?
Феликса решила молчать. Майор здесь старший, и если хочет поговорить в дороге, пусть заливает, черт с ним. Она выйдет в Кожанке и больше никогда его не увидит.
— Ну а партизаны? — вместо неё подал голос капитан. — Ведь рвали же здесь мосты и железные дороги.
— Я, Матвеев, академию закончить не успел и военное право изучил пока не в полном объёме, — майор ухмыльнулся так, что стало ясно: он как раз-таки считал себя специалистом в военном праве. — Но конвенции, и вообще правила ведения войны, существования партизан не предусматривают. Есть мирное население, и есть военнослужащие в форме. С точки зрения права, партизаны — это вооружённые бандиты. Да и по сути это так. Если ты можешь держать в руках оружие, твоё место в армии, под началом командиров, под присмотром особых отделов, под зорким взглядом политработников. Кто знает, чем они занимались тут, в лесах? Может, поезда взрывали, а может, ждали, чья возьмёт? Смесь махновщины с петлюровщиной, вот что такое твои партизаны, если только это не отряд, организованный НКВД. Но такой отряд подчиняется штабу, который находится в городе Москве, выполняет его приказы, и воюют в нём не дезертиры, бросившие свои части, а проверенные люди, которые не из сёл берутся. Так что и тут есть работа для органов, много работы.
Матвеев молчал, видно, тоже не хотел спорить с майором.
— Так куда ж ты едешь? — как будто даже с удовольствием спросил майор Феликсу. — Дважды сдавали, дважды брали, да от твоего села следа не осталось. А ты ещё ребёнка тащишь.
Феликса сидела, вцепившись руками в сиденье, молча смотрела в окно. Окраину села словно перепахали гигантским плугом, выворотили всё, дома и деревья, потом прошлись бороной и следом пустили танки.
— Артиллерия работала, — радостно сообщил майор. — Наша. А может, и немецкая.
— Сначала немецкая, потом наша, — капитан прикрыл глаза так, будто по памяти читал донесение.
— Тем более. Что ж тут останется? — майор посмотрел на Феликсу, словно ждал от неё немедленного согласия и поддержки. Но ближе к центру и дальше, за ним, всё чаще встречались им уцелевшие хаты. Не было в этом ни порядка, ни логики, смерть прошла здесь, будто шатаясь, снося наугад и людей, и жильё.
Соседской хаты, построенной когда-то Григорием Федосьевичем, Феликса не увидела вовсе, не осталось даже сгоревших стен, только бревна и остатки разбросанного кирпича.
— Ишь, прямое попадание, — удовлетворённо заметил майор, словно это его орудие, ударив так метко, напрочь разнесло жилье. — Калибр 152, не меньше.
Капитан ответил что-то своё, не соглашаясь, но Феликса их не слушала. Чуть дальше, в стороне, за первой зеленью, проступившей на ещё голых ветвях, она уже видела свой дом. Он жался к земле чёрной соломенной крышей, казался ещё меньше, хотя и меньше-то уже некуда, но был цел, даже стёкла в окнах сохранились и посверкивали так, словно недавно их вымыли. Стена, обращённая к улице, ещё желтела пятнами старой глины, а другая, выходившая во двор, светилась свежей побелкой.
— Война вокруг, мир пополам раскалывается, а этим лишь бы хаты свои покрасить, — и тут не промолчал майор.
— Всё, приехали, — сказала Феликса шофёру и потянула Тами за рукав. — Выходи.
Шофер помог достать из багажника два вещмешка, еще раз напомнил, что выедет в Киев он завтра утром, а в Кожанке будет к обеду, если в дороге ничего не случится. На том и уехал.
Возле хаты стояла женщина с квачом в руке и напряжённо их разглядывала. Ничего хорошего от людей, приезжающих в автомобилях, здесь никогда не знали и не ждали. И эту женщину, и дом, и двор, и сад за ним, Тами видела впервые.
— Мама, это кто? — спросила она, глядя, как женщина опустила квач в ведро с раствором и неуверенно пошла к ним.
— Это Лиза.
5.
Крест на могиле матери за две зимы потемнел, но вкопан был глубоко и держался прочно.
— Батько хотел новый поставить. Поджидал, когда земля осядет, — сказала Лиза. — Даже дубовое бревно где-то достал, распилил и спрятал в мастерской. Но не успел.
Феликса убрала с могилы старые листья, подсыпала сухой земли. Стефания умерла осенью сорок второго, тогда Григорий Федосьевич и поставил временный крест. А год спустя, в декабре, после освобождения села, его мобилизовали восстанавливать затопленные шахты Донбасса. Из мужчин в селе остался один только голова, остальных отправили либо на запад — воевать, либо на восток — в шахты.
— Вернётся — поставит, — Феликса постаралась быть убедительной и успокоить Лизу. Даже не так Лизу, как себя.
— Военные, когда у нас стояли, то бревно нашли и на дрова порубили. Где он теперь такое достанет?
Последнюю зиму сестры прожили вдвоем в голодной нищете, конца которой и теперь было
