ни придешь к нему, обязательно увидишь в сторожке какого-нибудь лесного гостя: зайца, ежа, лису или птицу. Однажды, помню, у него была даже цапля, которая уныло стояла на одной ноге, повесив раненое крыло. Он подбирает всех раненых и больных животных, выхаживает их, а потом отпускает на волю.
В небе зажглись звезды. Они горят, то словно притухая, то разгораясь, как будто приближаются к земле, чтобы лучше разглядеть ее, и опять удаляются.
— Мирон Семенович, расскажи сказку, — прошу я.
Старик откликнулся не сразу. Помедлив немного, он проговорил:
— Ты разве не знаешь, у нас, марийцев, говорят, что летом сказки нельзя рассказывать. Их можно рассказывать только когда снег ляжет на пенек. Обычай старинный, не нам его рушить. Ежели хочешь, расскажу я тебе одну давнюю историю про это вот озеро, мне ее дедушка еще рассказывал. Это озеро у нас называется Звездным озером…
И Мирон Семенович начал свой рассказ.
Лишь только наступит ночь, на всем бескрайнем небе загораются звезды. Проходят годы, тысячелетия, а звезды горят все так же ярко. Они вечно молоды.
Красив, но холоден свет звезд, они дали клятву Хозяину Неба никого не любить и никогда не выходить замуж.
Иногда бывает, что звезда полюбит какого-нибудь юношу и, забыв клятву, устремится к нему вниз, на Землю. Но все они погибают в пути, не долетев до Земли.
И вот одна Звезда полюбила пастуха-марийца по имени Яктанай.
Был Яктанай круглый сирота, был беден, но вырос сильным и выносливым юношей. С первой травы до поздней осени он пас деревенское стадо, а зимой охотился на дикого зверя. И сколько лет прошло, ни одной коровы не потерял он, ни одной овцы, а с охоты, бывало, возвращался и с убитым медведем.
Одевался Яктанай небогато: холщовая рубаха, штаны из самотканого крестьянского холста, на ногах лапти (лапти-то он сам плел). Да и откуда у сироты богатство? Все его богатство заключалось в одной-единстве иной дудочке-свирели.
Но зато, надо сказать, играл он на ней, как никто не умел играть. Хорошо поет соловей, а свирель у Яктаная пела еще лучше. Говорят, что соловей научился своим песням у Яктаная.
Заиграет пастух на своей свирели, и все сходились слушать его. Коровы переставали пастись, дикие звери сбегались со всего леса, птицы умолкали, застыдившись своих песен, пролетающий ветер останавливался — и все это для того, чтобы только послушать игру Яктаная.
Великую силу имела его игра: злой человек становился добрей, в несчастном пробуждалась надежда, что когда-нибудь и к нему постучится счастье.
А односельчане-то Яктаная хорошего видели в жизни мало, потому что поблизости от деревни, в болоте, жил злой болотный Керемет.
На мольбище марийцы усерднее всего молились не Матери белого Солнца и не Матери Земли, а этому злому Керемету, ему приносили жертвы, его упрашивали, чтобы стал он добрее, чтобы унял свой гнев. Давали ему в жертву домашний скот, охотники уделяли часть добычи — лисиц, зайцев, кабанов — ничего не жалели для злого духа.
Но ничего не могло умилостивить болотное страшилище, любое приношение было для него мало. Принесенных зверей и домашний скот он проглатывал разом и требовал новую жертву, завывая, как сто голодных волков. В неуемной злобе вырывал он с корнем столетние сосны, ломал их в щепки, учинял бурю на озере, поднимал воду вверх и обрушивал на избы, заливал поля, топил скотину в болотах. Но и этого ему было мало: он превращался в комара и пил человечью кровь…
Вот он был каков, злой болотный Керемет. Марийцы очень боялись его и не знали, как от него избавиться.
Один Яктанай не боялся Керемета.
Бывало, возвращается он из лесу с добычей, а люди спрашивают его:
— А ему оставил что-нибудь?
(Марийцы боялись даже имя Керемета поминать, поэтому о нем говорили только «он», не называя по имени.)
— Ничего я Керемету не оставил, — отвечает пастух. — Пусть сам себе пищу добывает.
— Что ты! Что ты! Не говори так! Он рассердится, хуже будет и тебе, и нам! Не замолишь такого греха…
— Не молиться ему надо, а сразиться с ним, — говорит Яктанай.
— Никто не посмеет против него выйти. Не родился такой человек. Видно, будет он всегда властвовать над нами и нашими детьми, — уныло вздохнули люди и замолчали.
Многие девушки в деревне засматривались на красивого пастуха, но самому Яктанаю была мила только одна — юная красавица Яштывий, жившая в соседней деревне, дочь бедной, слепой вдовы.
Всем сердцем любил Яктанай юную Яштывий, но она была еще слишком молода, чтобы думать о замужестве.
У марийцев прежде был обычай: когда девушка достигала возраста невесты, она выходила в сад и трубила в тютрет-пуч — длинную берестяную трубу. Это значило, что теперь женихи могут свататься за нее. А пока девушка не брала в руки тютрет-пуча, юноши не смели даже близко подходить к ней.
И вот однажды летним вечером, после захода солнца, пастух вдруг услышал призывный звук тютрет-пуча. Этого тютрет-пуча Яктанай никогда прежде не слышал, но почувствовал сердцем, кто трубит в него сегодня.
Далеко разносится сильный звук берестяной трубы, отдается эхом в окрестных лесах.
Услышав тютрет-пуч, Яктанай поспешил на его зов.
В своем саду стояла стройная, как березка, Яштывий в белом вышитом платье.
Яктанай поклонился ей и сказал:
— Здравствуй!
— Здравствуй, Яктанай, — ответила девушка и тоже поклонилась.
— Яштывий, три года ждал я этого дня.
Ничего не ответила девушка, только зарделась, опустила глаза к земле.
Яштывий и Яктанай сели на мягкую, как пух, траву.
— Сыграй мне на своей свирели, — просит Яштывий.
И парень заиграл.
Никогда он не играл так хорошо, как в этот вечер. Деревья приклонились, слушая его, а у Яштывий радостно замирало сердце.
— Смотри, Яктанай, даже звезды ярче разгораются, слушая твою игру, — сказала Яштывий. — А особенно ярко горит вон та звезда, возле Большой Медведицы.
Это была как раз та Звезда, которая полюбила молодого пастуха.
Всю ночь до алой утренней зари просидели вместе Яштывий и Яктанай, и ночь показалась им мгновеньем.
— Ах, мне пора домой. Мать, наверное, уже хватилась меня! — воскликнула девушка и поспешила в избу.
— Что-то уж очень хорошо играл сегодня пастух на своей свирели, — сказала мать. — Уж не нашла ли ты, дочка, сегодня свое счастье? Ну что ж, дай бог. Выйдешь замуж… А там, может, выпадет мне радость внучат понянчить…
— Что ты говоришь, мама… — смущенно перебила ее Яштывий.
— Ладно, ладно, не буду… Подои корову, пора уж, наверное, выгонять…
Яштывий подоила корову, принесла молоко в избу и говорит:
— Мама, у нашей коровы опять
