В душе порою одиночество таится,Которое другим в ужасном сне не снится.Но если не под силу с этим жить –Найди, с кем можно ношу разделить.И пусть ты самый одинокий на Земле.Но знай, что в бесконечности ВселеннойВсегда кому-то хуже и больней.
– Господи боже! – потрясенно сказала она и тихонько заплакала.
– А кому оно адресовано?
– Самому одинокому…
– Как ты узнал? – прошептала она.
– Ты ведь это отправляла в бутылках?
– Да, – ответила она. – Когда становится невыносимо, что никому нет и никогда не было до тебя никакого дела, ты бросаешь в море бутылку с запиской и чувствуешь, что твое одиночество становится чуточку меньше. И ты сидишь и думаешь о том, кто ее подберет и впервые узнает, что даже самое страшное можно как-то объяснить…
Луна зашла за дюны, а море совсем утихло. Мы смотрели на звезды. Потом она сказала:
– Мы не знаем, что такое одиночество. Все думали, что это летающее блюдце, но это была бутылка с посланием. Ей пришлось пересечь не океан, а целый космос, и шансов кого-то найти у нее почти не было. Нет, мы не знаем, что такое одиночество.
Лишь после этого я осмелился спросить, почему она решила покончить с собой.
– Послание летающего блюдца мне сначала очень помогло. Я хотела отплатить тем же. Я считала, что недостойна помощи, но хотела убедиться в своем праве помогать другим. Я никому не нужна? Ладно. Но знать, что ни одному человеку в мире не нужна моя помощь… Это оказалось уже слишком.
Я глубоко вздохнул:
– Два года назад я нашел одну из твоих бутылок. С тех пор искал тебя – изучал карты течений, таблицы приливов, странствовал. Наконец, здесь услышал о тебе. Мне сказали, что ты больше не бросаешь в море бутылки, но часто гуляешь по дюнам ночью. Я сразу понял почему. И всю дорогу бежал…
Я перевел дыхание.
– У меня изуродована нога. Соображаю не хуже других, но не очень хорошо умею выражать свои мысли. У меня слишком длинный нос и никогда не было женщины. Меня ни разу в жизни не приняли на работу, где людям пришлось бы видеть мое лицо. А ты… прекрасна, – закончил я. – Ты – прекрасна!
Она молчала, но мне показалось, будто от нее исходит свет, гораздо более яркий и чистый, чем от опытной в таких делах луны. И я понял, что даже одиночество когда-нибудь кончается, если ты по-настоящему одинок.
Страх – это бизнес
Джозеф Макардл Филлипсо – избранник судьбы, и может это доказать. Это доказывают его книги. Это доказывает Космический храм.
Избранник судьбы – тот, кому приходится совершать значительные поступки, как говорится, волей-неволей. Например, Филлипсо никогда не собирался связываться с Неопознанными (никем, кроме самого Филлипсо) летающими объектами. То есть он не устраивался в кресле, подобно своим менее честным (по его словам) современникам, и не говорил: «Присяду-ка я и навру-ка немного про летающие тарелки, чтобы срубить бабла». Все, что случилось (как в конце концов поверил Филлипсо), просто случилось – и случилось с ним. На его месте мог оказаться кто угодно. Но, как это обычно бывает, одно тянет за собой другое, ты обжигаешь руку, чтобы обзавестись алиби, – и дело кончается Храмом.
Оглядываясь назад (Филлипсо больше никогда этого не делает), можно понять, что алиби было лишним, и сочинять его не стоило. Филлипсо просто называет начало «неблагоприятным» и не вдается в подробности. Дело в том, что все началось однажды ночью, когда он напился без особого повода – если не считать того, что ему только что выплатили сорок восемь долларов за рекламу сети магазинов «Хинкти-пинкти», – а свое отсутствие на следующий день объяснил байкой про обрыв провода на катушке зажигания, который он якобы искал полночи где-то в холмах, возвращаясь домой от старушки-матери. Следующим вечером он действительно навестил старушку-мать, и на обратном пути машина внезапно заглохла, и он провел полночи, копаясь в проводке, пока перед рассветом не обнаружил… вот именно. В такие моменты просто невозможно не соврать. И пока Филлипсо придумывал вероятные правдоподобные альтернативы истине, небо на мгновение озарилось. Тени камней и деревьев вытянулись, померкли и исчезли, прежде чем он успел поднять голову. Это была температурная инверсия, или вспышка метана, или огни святого Эльма, или даже метеозонд – не имеет значения. Филлипсо посмотрел туда, где уже ничего не было, и предался вдохновению.
Его машина стояла на травянистой обочине между двумя скалами. Справа густой лес окружал небольшую полянку, наклонную прогалину, из которой торчали булыжники всевозможных размеров, когда-то принесенные ледником. Филлипсо быстро выбрал три камня около фута в диаметре, располагавшихся на равном расстоянии друг от друга и уходивших в землю на одинаковую глубину – то есть не слишком глубоко, он был находчивым человеком, а не трудолюбивым. Он поднял эти булыжники, стараясь ступать туфлями на каучуковой подошве исключительно на пружинистую траву и оставлять как можно меньше следов, затем по очереди унес камни в лес, бросил в покинутую лисью нору и прикрыл сухими ветками. После этого побежал обратно к машине, достал из багажника паяльную лампу, которую одолжил, чтобы отремонтировать потекший шов на старинной ванне в доме матери, и с ее помощью тщательно выжег углубления в земле, где раньше лежали камни.
Вне всяких сомнений, судьба прилежно трудилась с тех самых пор, как он сорок восемь часов назад напился и поддался греховной лжи. Однако в этот момент она решила проявить себя, потому что стоило Филлипсо аккуратно прижечь собственное предплечье, выключить паяльную лампу и убрать ее в багажник, как на макушке холма возникла машина. И не просто машина. Она принадлежала журналисту приложения «Сандэй», некоему Пенфилду, который не только не знал, о чем писать следующую заметку, но и видел вспыхнувшие полчаса назад огни в небе. Филлипсо собирался доехать до города и вернуться с журналистом и фотографом, чтобы показать выпуск начальнику и объяснить свое повторное отсутствие. Однако судьба задумала нечто более крупное.
В серых предрассветных сумерках Филлипсо встал посреди дороги и принялся размахивать руками. Машина остановилась.
