— Я с ними недолго вместе был. Всего несколько дней. Но мне об их законах сявки рассказывали. Есть и разумные, — вставил Санька.
— Что может быть хорошего у людей, преступивших Божью заповедь? В Писании сказано — не убий, не укради! А ворюги только тем и живы! — возмутился Харитон.
— Давайте, батюшка, по совести, если на то пошло. Вот мой дед имел трех коров и пару лошадей. А как иначе, если в семье пятнадцать душ детей было? Все с малолетства работали. Отцу помогали. А после революции деда раскулачили. Все отняли. Ограбили, короче. Хотя дед все своим горбом нажил. Разве это правильно? У него в тот год от голода семеро детей умерли. Разве их не жаль? А в Писании сказано — не воюй с кесарем, потому что воюющий с кесарем воюет с Богом. Но как тут быть? Ведь дети умирали. Здесь чье сердце выдержит? Кесарь хуже бандита, злей любого ворога оказался. А мы говорим о фартовых. Они — дети в сравнении с кесаревыми слугами, — всхлипнул Тарас.
— Люди вы мои милые! В Библии сказано: не воюй с кесарем, а значит, сам не затевай с ним тяжбы, расправы. Но сказано и такое: защити себя и дом свой, и семью свою. От разбойников и убийц человек должен защищаться. Ибо жизнь Богом подарена. А бандюг-воров этих — грешно защищать. Нет грехов больших и малых. Есть одно — преступление перед Господом. И всякий обидчик несет наказание перед Творцом нашим за содеянное зло. Рано иль поздно по содеянному воздается всякому, — убеждал отец Харитон, в темноте крестясь дрожащей рукой.
— А когда тебя, отец святой, Господь из неволи выпустит? — спросил Санька.
— То Ему ведомо. Может, и никогда. Бог терпел и нам велел. Я ничего не прошу. Пусть будет так, как Творцу угодно. Все стерплю…
— А наши фартовые пахать умеют. Что ни говори! Вкалывали сегодня, как авери, — вспомнил бригадир.
— Волю зарабатывают. Она легко не дается. Нуда им тюрьма — дом родной. Навроде санаториев. Чтоб нервы подлечить, охолонуть, попоститься. Они без тюряги долго не прожили бы на воле. От жиру побесились бы, — рассмеялся бульдозерист.
Поговорив еще немного о дне прошедшем, люди постепенно засыпали. А под утро их разбудил дикий крик, доносившийся из палатки фартовых.
Когда мужики высыпали наружу, оказалось, что бугра укусила медянка — небольшая зеленая змея, проснувшаяся раньше других таежных обитателей от зимней спячки. Ее нора оказалась прямо под Шмелем, Тот мешал ей вылезти на волю, и змея пустила в ход яд.
Укус пришелся в плечо. Оно уже покраснело, распухло. Бугор кричал от страха. Ему так хотелось жить!
— Кенты, помогите, неужель та падла расписала меня, фартового? — Шмель смотрел помутившимися глазами на условников, столпившихся у входа в палатку.
Охрана беспомощно переминалась с ноги на ногу. И тут не выдержал Косой:
— То тебе за меня, паскуда! Сколько трамбовал ни за хрен собачий?
— Потом разборки. А ну костер разводи! Нагрейте сковороду докрасна! — не выдержал Санька.
Мужики мигом зажгли остатки сушняка, сунули в огонь сковороду. Санька снял с бугра рубаху, увидел место укуса, припав к нему, стал отсасывать яд, часто сплевывая, выдавливал его из плеча. Когда сквородка нагрелась, попросил мужиков поздоровее придержать Шмеля.
Желающих было хоть отбавляй. Даже охранники на ноги фартового уселись. Санька приложил сковороду к месту укуса. Запахло паленым. Бугор орал диким голосом. А вскоре потерял сознание.
Из палатки вонь, как от паленой свиньи. Фартовые, не выдержав запаха, наружу вывалились. А Санька велел им в банку помочиться. Если жизнью бугра дорожат. Те полный таз налили, думали — для примочек. Но когда Санька зачерпнул мочу кружкой бугра и стал насильно вливать ее в рот бугру, фартовые кулаки сцепили:
— Изгаляешься, падла! Над бедой кента? Да мы тебя!
Санька коротко огрызнулся. И, влив Шмелю три полных
кружки, приложил тряпку к ожогу. Ее тоже в мочу окунал.
Через час опухоль заметно уменьшилась. Побледнела краснота. И Санька, бросив тряпку в таз, сказал глухо:
— С меня хватит. Пусть теперь твои гады с тобой возятся. Наслышался я от вас благодарностей. До конца жизни хватит. Сами управляйтесь, — и пошел к костру проглотить остывающий завтрак.
— Зачем ты над ним так изгалялся? — не выдержал Яков.
— Это я? Да если б не прижег, яд пошел бы дальше, по всему телу — в кровь. И тогда — крышка. А моча выведет из него все, что попало в кровь. Этот способ самый верный. В нашей деревне на Урале только так спасались от змеиных укусов. Ни один не умер. Дедовский метод, надежный. Если еще мочи попьет — завтра вся боль пройдет. А ожог через три дня затянется, как на кобеле, если примочку на себе подержит, Мне Шмель до задницы. Но не хотелось, чтоб окочурился он в тайге. Его кенты — говно. Простого не знают, как от смерти спасти, только мокрить горазды, сволочи.
— Трофимыч! Оставь Саньку. Мы за него повкалываем. Пусть с бугром приморится. Мы не можем. Не клеится, — нагнали фартовые.
Санька отказался наотрез.
— Мы тебя как своего, как кента просим. Навар будет. Выходишь — в чести станешь. Как своего держать будем. Век свободы не видать, если стемним. Вытащи Шмеля из беды, — просили фартовые.
— Иди к нему. Помоги, — согласился Трофимыч, и Санька неохотно вернулся в палатку.
В тайге условники вскоре забыли о случившемся. Работали без отдыха и перекуров. Иные рубахи с себя стянули, чтобы не сковывали движения, не мешали. Политические и фартовые — попробуй разберись, кто где?
В руках Генки пила пьяным чертом орала, дергалась. Косой тут же клин вбивал, чтобы упало дерево куда надо. Уставал Генка, Косой брал разгоряченную бензопилу. А Генка, сплюнув опилки, клинья бил. Срубали сучья условники. Другие — ветки на кучи носили. Два вальщика, сучкорубы, чокеровщики — кто есть кто* теперь не разобрать.
А в палатке фартовых бугор метался в жару. Попал-таки яд медянки в кровь. Трепала мужика нечеловеческая боль.
— Санька! Подлый фраер, свою долю из общака отдам, по- ложняк, только вытащи! — метался фартовый.
Санька заварил чифир. Дал хлебнуть глоток, другой. Рисково, сердце может не выдержать, но иного выхода нет. Надо унять боль. В кайфе Шмель забудется. Может, и уснет. Может, навсегда. Но без мук… Поздновато хватились. Надо б сразу.
Едва бугор забылся, снова в глотку влил мочу, которую охрана набрызгала. Та смехом давилась. Но иного предложить не могла, не знала. Держала руки, ноги фартового. И уснул Шмель, раззявив рот. Сашка над ним хлопотал, не отходя ни на шаг.
Шмель во сне ничем не отличался от обычных людей. Чифир подействовал. Боль притупилась. Санька менял примочки и готовил обед сразу на всех.
Шмель в кайфе то стонал, то смеялся. Но едва поворачивался на спину, вскрикивал, просыпался, дико озирался по сторонам, не поЛшая, где он и что с ним.
Санька держался подальше, в стороне. Знал: в этом состоянии фартовому лучше не попадаться на глаза. Измолотить может один — за десяток «малин» сразу.
