* * *
Итак, то была ее инициатива, и ее звонок, и ее идея, и ее конкретное желание, и так мы встретились с ней в альтернативном пивном баре «Трайблоз», в пресловутом Штувере – тоже по ее выбору, – куда люди младше сорока не заглядывали в принципе. В этом ей хотелось пойти мне навстречу явно дальше, чем на полпути. Я перед тем уже выпил пару стаканов, потому что был страшно взволнован. Дети умеют ввергнуть нас в стресс как следует.
Ее вид, дорогие шмотки, которые радикально удешевлялись ее манерой их носить, размазанный макияж и серебряная звездочка на ноздре, желавшая казаться гадким панковским пирсингом, – все это должно было рассеять последние сомнения в том, что в помещение вошел ребенок. В состав ее прикида входило и то, что на каждом мужчине, будь то посетитель или кельнер – неважно, какого пошиба, – она опробовала свой мерцающий взгляд, и это причиняло мне настоящую боль.
– Для меня пиво, а ты что будешь пить, Флорентина? Яблочный сок? – спросил я.
– Тоже пиво, – кивнула она.
– Что, правда? – засомневался я.
Мне это совсем не понравилось, ведь был еще белый день.
– Конечно. Я всегда пью пиво, когда выхожу, – сказала она и заговорщицки улыбнулась мне, потому что ей и в самом деле казалось, что этим она набирает у меня очки.
Я, к сожалению, был последним, кто имел право применить здесь свое властное слово.
Приблизительно в том же направлении двинулся затем и наш разговор. Флорентина хотела пожаловаться мне на своих обывательских «стариков». Она по горло была сыта домом, школьными уроками, лимитированным временем в Интернете, закрепленными часами обеда и ужина и контролируемым часом возвращения домой, призывами к порядку и дисциплине, к чистоте и вежливости, стилю и этикету. Кроме того, она всерьез подумывала о том, чтобы все бросить и прекратить обучение в гимназии.
– Для того чтобы заняться чем? – спросил я.
– Понятия не имею, устроюсь куда-нибудь на работу, я просто хочу быть свободной. Я не хочу закончить так, как мама или папа… то есть Бертольд, – сказала она.
– Ты предпочитаешь закончить так, как я? – уточнил я.
Редко мне приходилось произносить фразу, которая бы так крепко приклеилась к языку и так болезненно от него отделилась, как эта.
– Ты хотя бы живешь своей жизнью, делаешь что хочешь и не беспокоишься о том, что подумают о тебе другие, – заявила она.
– Но не путай это со свободой, детка, – ответил я. – Вся моя свобода состоит только в выборе между пивом, вином и шнапсом, да и эту свободу я могу себе позволить лишь потому, что твоя мама пристроила меня на работу, к тому же на работу, которую я ненавижу. Вот она, моя свобода!
Внутри я дрожал от страха, что у Флорентины сейчас опять будет тогдашний взгляд, какой был у нее верхом на пони.
– Но ты, по крайней мере, естественный. Ты всегда оставался верен себе, а считается только это, – сказала она.
Я лишь успел взять ее руку и крепко пожать, как мне немедленно понадобилось в туалет.
Когда я снова был в порядке и вернулся к столу, Флорентина разоткровенничалась и рассказала, что у нее уже три месяца как есть друг. Его зовут Майк, ему двадцать один год.
– И он музыкант, – предположил я.
– Да. А ты откуда знаешь? – Она и впрямь удивилась.
– Я знаю мою дочь. Ударные?
– Нет, бас-гитара.
– Хорошие басисты всегда нужны, – соврал я. – И что они играют?
– Инди и психоделический рок, скорее медленные вещи.
«Психоделический» – это не предвещало ничего хорошего.
– И вы уже?..
– Я нет. А он уже, но только сигареты, ничего тяжелого.
Я, правда, имел в виду совсем другое, но и это встревожило меня не на шутку.
– Ты хочешь познакомиться с Майком? – поинтересовалась она.
– Хочу, и даже очень. Непременно! Это замечательно, что ты спросила.
– Он очаровательный. Он тебе понравится, – заверила она.
Я не был в этом так уж уверен.
– Он напоминает мне тебя.
С одной стороны, это было восхитительно, но с другой – подтверждало мои худшие подозрения.
– Но ни слова маме и Бертольду, обещай это. Им ничего нельзя про него знать, – попросила она.
– От меня они ничего не узнают, в этом я клянусь.
Я смотрел на свой пустой пивной бокал и чувствовал, что настоятельно нуждаюсь в добавке. Но с этим дело обстояло плохо, потому что бокал Флорентины тоже был пуст.
– Я, кстати, тоже хотел бы, чтобы ты кое с кем познакомилась, но это, может быть, несколько преждевременно, – сказал я.
– У тебя новая любовь? – Она распахнула глаза, и ее зрачки, обрамленные зелено-медно-янтарными радужками, загорелись.
У нас троих были практически одинаковые шесть глаз.
– Нет-нет, не это… или… то есть… может быть… но я имею в виду кое-кого совсем другого. Только это еще рановато, – повторил я.
Теперь она была совершенно сбита с толку, но мы оставили все как есть.
– Так, и знаешь, что мы теперь сделаем, Флорентина? Мы закажем нам кофе. Договорились? – спросил я.
– Да, кофе хорошо бы, – ответила она.
– А потом я хотел бы еще сказать тебе несколько слов на тему школы.
– Это обязательно?
– Думаю, да.
– О’кей, – согласилась она.
Битва вокруг пожертвований
Когда на вторую половину четверга было срочно назначено совещание, обязательное для всех сотрудников «Дня за днем», мы, конечно, все подумали про пятое анонимное пожертвование. Так оно и оказалось, но это было, к сожалению, далеко на все.
Уже по беспокойным жестам и нервному тику на лице Норберта Кунца можно было догадаться, что не все идет так, как надо, и что искусственно поддерживаемая в течение нескольких недель эйфория грозит внезапно рухнуть. К тому же на сей раз нам выставили лишь пару графинов воды из-под крана и не откупорили ни одной бутылки шампанского.
Однако первым делом нам все же была объявлена хорошая новость: семье Венгер из Гросрайнпрехтса в Нижней Австрии пришло пожертвование в размере десяти тысяч евро. В белом конверте без обратного адреса находились не только двадцать пятисотенных купюр, но и непременная вырезка из газеты «День за днем». Домовладение большой крестьянской семьи с пятью детьми было за одну ночь полностью выжжено ударом молнии – дотла, и крестьянин со своей снова беременной женой оказались «на руинах существования», буквально так гласил текст короткой заметки. Можно было наперед заключать пари, что эта заметка сподвигнет благодетеля на денежное пожертвование. Так оно и случилось.
Но после этого Кунц произнес странную речь, из которой я поначалу не понял, что к чему. Жестким и агрессивным тоном он клеймил низость местного медийного ландшафта, зависть, предательство и недоброжелательство. Он изображал дело так, как будто «День за днем» был чем-то вроде ведущей моральной инстанции страны, оазисом милосердия, прибежищем христианской любви к ближнему, более католической, чем сам католицизм, поэтому спонсор не преминул использовать для своих благих целей именно это СМИ. Но снаружи подстерегал враг, он шпионил, устраивал засаду, ставил ловушки и ждал своего часа, чтобы оклеветать добро и впутать его в скандал.
