— Ты хоть понимаешь, сколько беспокойства причинила мне?
— Мне очень жаль, — искренне сказала она. — Но вы делаете мне больно.
— Отлично.
Они не двигались, глядя друг на друга.
В его глазах, затененных длинными густыми ресницами, мерцали золотые искорки. Лицо его покрылось шетиной, выразительный рот с полной нижней губой приоткрылся, чувственно изогнувшись. Кэндис не могла отвести от Джека взгляда, смутно сознавая, что ее губы увлажнились и раздвинулись.
Джек склонил голову. Кэндис поняла, что он собирается ее поцеловать, и жаркое пламя разлилось по ее жилам. Она закрыла глаза и потянулась к нему. Их губы соприкоснулись. Это было нежное, едва ощутимое касание.
Кэндис приоткрыла рот и, приподняв бедра, прижалась к его чреслам. Джек жадно завладел ее губами, изумив девушку страстной силой своего поцелуя. Прихватив зубами ее нижнюю губу, он слегка отстранился, затем снова припал к ее губам, нетерпеливо раздвинул их и глубоко погрузил язык в ее рот. Кэндис обдало жаром. Джек слегка переместился, так что его напряженная плоть расположилась между ее бедрами. Кэндис ахнула и выгнулась дугой.
Джек выпустил запястья девушки и крепко обхватил ее ягодицы. Его ненасытный рот переместился на подбородок Кэндис и двинулся вниз. Она запрокинула голову, подставляя ему шею. Внезапно его руки накрыли ее груди, и он опустил голову, уткнувшись лицом в ложбинку между ними. В следующее мгновение Джек оставил ее.
Пораженная, Кэндис открыла глаза. Джек стоял, разрезая веревки на щиколотках. Не глядя на нее, он подошел к стойлу и вывел вороного. Кэндис села, вцепившись в полы халатика, все еще разгоряченная, тяжело дыша. Залившись краской, Кэндис прижала ладонь ко рту. О Боже! Как она могла… как они могли…
Джек между тем надел портупею, водрузил седло на спину вороного, подтянул подпругу и накинул уздечку. Пока Кэндис поднималась на нетвердые ноги, он ловко приторочил к седлу сумки.
— Тебе придется открыть мне ворота, — проронил он, не удостоив Кэндис взглядом.
Он поцеловал ее! И она позволила ему это.
— Я жду, — бросил Джек, повернувшись к ней. Кэндис не шелохнулась, уставившись на него расширившимися глазами. Джек невесело усмехнулся:
— У меня нет желания быть повешенным.
Это отрезвило ее. Сдерживая слезы, Кэндис вышла в темный двор и торопливо направилась к воротам, слыша за спиной тихое постукивание копыт вороного.
Часового не было, поскольку апачи редко нападали ночью, а на их защищенное ранчо — никогда. Джек склонился над Кэндис, отодвигая тяжелый засов, и ее сердце гулко отозвалось на прикосновение его теплой груди. Общими усилиями они отворили тяжелые деревянные ворота.
Повернувшись, Кэндис увидела, что Джек уже вскочил в седло. Он смотрел на нее. Она обхватила себя руками, сожалея, что не может разглядеть в темноте его лицо. Джек помедлил еще секунду, не сводя с Кэндис сверкающего взгляда, затем пришпорил коня и скрылся во тьме.
Глава 16
Джек ехал без остановки всю ночь и следующий день.
Он хотел оказаться как можно дальше от Кэндис — и как можно скорее, надеясь тем самым вытравить ее образ из своей памяти. Джек больше не испытывал ожесточения. Гнев его утих, когда, мягкая и податливая, она лежала под ним, прижимаясь к нему разгоряченным телом. Кэндис хотела его.
Если бы он мог забыть о ней!
Прежде чем появиться в лагере, Джек просигналил факелом. Сообщение было простым: приближается друг с дурной вестью.
Племя Шоцки насчитывало более двух дюжин вигвамов, рассеянных по каньону, расцвеченному яркими красками осени. Быстрый ручей, стекавший с гор, питал небольшой водоем. За лагерем тянулся возделанный участок земли, изрезанный ирригационными канавами. На ухоженных полях зрел урожай тыквы и маиса. В воздухе висел густой запах коптившегося мяса и свежевыделанных шкур, сушившихся на солнце. От врытых в землю глиняных печей тянуло пряным ароматом лепешек. Джек с наслаждением вдохнул знакомые запахи.
Его узнали, едва он въехал в лагерь. Воины и их жены приветливо улыбались, какая-то женщина помчалась вперед, оповещая всех, что второй сын Мучи вернулся и выглядит как белый. Джек усмехнулся. С точки зрения белых, он выглядел как апачи.
Соскочив с коня, Джек увидел спешившего к нему брата.
Высокий статус вождя не позволял Шоцки бежать. Он размашисто шагал в мокасинах и набедренной повязке. Его имя означало «белый медведь». Он не уступал Джеку в росте и ширине плеч. Кожаный ремешок перехватывал его длинные черные волосы, на шее красовалось такое же, как у Джека, ожерелье, с той лишь разницей, что, помимо бирюзы, в него была вплетена вторая нить, с нанизанными на нее волчьими зубами. Широко улыбнувшись, он обнял Джека.
— Здравствуй, брат. Вижу, боги позаботились о тебе.
— Многих тебе зим, брат, — отозвался Джек, хлопая Шоцки по спине.
— Что это такое? — поинтересовался тот с деланным простодушием, указывая на потрепанный стетсон Джека, свисавший с луки седла.
Джек подавил улыбку.
— Шляпа.
— Шляпа белого человека?
Шоцки с важным видом напялил стетсон себе на голову и расхохотался. Он перестал дурачиться и ткнул пальцем в грудь Джека:
— А это что? Смех затих.
— Ты прекрасно знаешь, что это. У тебя такое же.
— Ожерелье воина, — сказал Шоцки. Джек промолчал.
— Воина-апачи, — веско добавил Шоцки и, выдержав многозначительную паузу, нахлобучил стетсон на голову Джека. — Разве шляпа сделает тебя белым?
— Я и так белый, — тихо отозвался Джек.
— Тогда зачем носишь ожерелье?
— Потому что я также апачи.
— Шляпа не идет к ожерелью, — заявил Шоцки.
— Идет, если я так решил, — мрачно возразил Джек.
С минуту они молча смотрели друг на друга, затем Шоцки сдернул шляпу с головы названого брата.
— Ладно, только не надевай ее, пока ты здесь. — Он повесил шляпу на луку седла. — Я уж думал, что ты никогда не вернешься. — Шоцки стиснул Джека в коротком, но крепком объятии.
Джек вздохнул:
— Долго же меня не было.
— Слишком долго. Три зимы, — уточнил Шоцки.
— Если ты полагаешь, что я испытываю чувство вины…
— Ты нашел то, что искал?
— Нет, — коротко ответил Джек, закрывая тему. Лицо его приняло суровое выражение. — Я похоронил Сына Воды.
— Рассказывай, — потребовал Шоцки. Когда Джек закончил, в полуночно-темных глазах брата вспыхнул гнев. — Эти люди должны заплатить, — сказал он.
— Трое уже заплатили, а четвертому я прострелил плечо. С такой приметой его нетрудно найти.
