Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Как пишет аналитик юнгианской школы Роберт Джонсон, в нашем секуляризованном обществе романтическая любовь превратилась в «единственную величайшую энергетическую систему западной психики. В нашей культуре она заменила религию в качестве арены, где мужчины и женщины ищут смысл, трансцендентность, целостность и экстаз». В поисках «родственной души» мы объединяем потребность в духовной близости и в отношениях, словно это одно и то же. Мы ищем в земной любви совершенство, которое прежде искали лишь в божественной стихии. Наделяя своего партнера божественными чертами, мы ожидаем, что он поможет нам возвыситься над мирской суетой, а потому создаем, по выражению Джонсона, «порочную кашу двух священных любовей», которая несет в себе одно разочарование.
Мы не только предъявляем бесконечные требования, но при этом хотим быть счастливыми. Прежде счастье откладывалось до загробной жизни. Мы спустили небо на землю, на расстояние вытянутой руки от всех и каждого, и теперь счастье стало не просто стремлением, но обязательным требованием. Мы ожидаем, что один человек даст нам все то, что раньше давала целая деревня, а живем вдвое дольше. Для союза двух человек это задача не из легких.
На многих свадьбах наивные мечтатели перечисляют список клятв, обещая быть друг для друга и родственными душами, и любовниками, и наставниками, и психотерапевтами. «Клянусь быть твоим главным поклонником и самым грозным противником, твоим соучастником, твоим утешением в разочаровании», – дрожащим голосом говорит жених.
Сквозь слезы невеста отвечает: «Клянусь тебе в верности и самоуважении. Клянусь работать над собой. Обещаю не только прославлять твои триумфы, но и любить тебя лишь больше за твои неудачи». Улыбаясь, она добавляет: «А еще я обещаю никогда не носить туфли на каблуках, чтобы ты не чувствовал себя слишком маленьким». Их клятвы становятся прочувствованными мантрами преданной любви. Но здесь таится ловушка. Чем больше дается обещаний, тем сильнее сомнения, сумеют ли они не нарушить свои клятвы до конца медового месяца. (Само собой, в менее романтичные моменты молодожены прекрасно понимают, насколько брак хрупок, в связи с чем и составляют прозаичные брачные контракты, прежде чем зачитывать поэтичные клятвы.)
Мы привнесли в свою концепцию брака все то, что некогда искали на стороне: восторженность романтической любви, взаимный отказ от необузданного секса, идеальный баланс свободы и обязательств. Зачем вообще изменять в таком прекрасном партнерстве? Теперь неверности быть не должно, поскольку для нее нет никакого повода.
И все же неверность существует. Мы безнадежные романтики и не хотим этого признавать, но браки, основанные на взаимном притяжении и любви, зачастую оказываются более хрупкими, чем союзы, основанные на материальных мотивах. (При этом я не хочу сказать, что старые стабильные браки были счастливее.) Браки по любви делают нас более уязвимыми перед лицом переменчивых симпатий сердца и предательств.
Мужчины и женщины, с которыми я работаю, вкладывают в любовь и счастье гораздо больше, чем когда-либо ранее, однако по жестокой иронии судьбы в результате у них появляется ощущение, что они вправе требовать отдачи, что и приводит к экспоненциальному росту измен и разводов. Когда-то мы изменяли, потому что от брака никто не ожидал любви и страсти. Сегодня мы изменяем, потому что брак не дает нам любви, страсти и безраздельного внимания, которые в нем обещаны.
Каждый день в своем кабинете я встречаюсь с потребителями современной идеологии брака. Они покупают продукт, приносят его домой и обнаруживают, что в упаковке недостает нескольких деталей. В связи с этим они обращаются в мастерскую, чтобы починить продукт и привести его в соответствие с фотографией на коробке. Они как должное воспринимают свои требования к отношениям – чего они хотят и чего заслуживают иметь – и расстраиваются, когда романтический идеал не совпадает с неромантической реальностью. Неудивительно, что эти утопические представления приводят к появлению растущей армии разочарованных людей.
Романтический консьюмеризм
«Мои нужды остаются неудовлетворенными». «Этот брак перестал меня устраивать». «Я на это не подписывался». На своих сеансах я часто слышу все эти жалобы. Как замечает психолог и писатель Билл Доэрти, в этих жалобах ценности консьюмеризма – «личная выгода, низкая стоимость, обладание правами и распределение рисков» – применяются к нашим романтическим связям. «Мы по-прежнему верим в обязательства, – пишет Доэрти, – однако как внутренний голос, так и окружающие твердят нам, что мы просто дураки, если в браке соглашаемся на меньшее, чем нам нужно и чем мы заслуживаем».
В нашем потребительском обществе ключом ко всему стала новизна. В продукты изначально закладывается механизм устаревания, чтобы у нас возникало желание их заменять. Отношения подвержены тем же тенденциям. Мы живем в культуре, которая постоянно сулит нам нечто лучшее, более молодое, более интересное. Поэтому теперь мы разводимся не потому, что чувствуем себя несчастными, а потому, что можем быть счастливее.
Мы стали считать немедленное удовольствие и бесконечное многообразие своей прерогативой. Предыдущие поколения учили, что жизнь предполагает жертвы. «Невозможно получить все, что хочешь». Еще полвека назад эта фраза имела смысл, но кто моложе тридцати пяти и сегодня живет по этому завету? Мы упрямо отвергаем неудовлетворенность. Неудивительно, что ограничения моногамии порой приводят к панике. В мире безграничного многообразия вариантов мы сталкиваемся с тем, что мои друзья-миллениалы называют страхом упущенных возможностей. Этот страх толкает так называемую «гедонистическую мельницу» – бесконечный поиск чего-то лучшего. Как только мы получаем желаемое, наши ожидания выходят на новый уровень, из-за чего мы не чувствуем себя более счастливыми. Культура свайпинга[3] привлекает нас бесконечными возможностями, но в то же время она сопряжена с некоторой тиранией. Знание о готовых альтернативах приводит к невыигрышным сравнениям, ослабляет преданность и не дает нам наслаждаться моментом.
Переход от экономики производства к экономике впечатлений, произошедший в западном обществе, привел к переменам в структуре отношений. Как пишет философ Ален Де Боттон, брак превратился «из института в процесс освящения чувства, из внешне санкционированного обряда инициации во внутренне мотивированный ответ на эмоциональное состояние». Для многих слово «любить» из глагола перешло в существительное, которое описывает неизменное состояние энтузиазма, страстной влюбленности и желания. Качество отношений теперь определяется качеством опыта. Что хорошего в налаженном домашнем хозяйстве, стабильном доходе и воспитанных детях, если нам при этом скучно? Мы хотим, чтобы отношения вдохновляли и трансформировали нас. Их ценность, а следовательно, и длительность напрямую зависят от того, насколько они удовлетворяют нашу жажду впечатлений.
Все эти новые прерогативы развивают историю современной неверности. Сегодня отличаются не наши желания, а наш настрой, ощущение, что мы вправе – и даже обязаны – их иметь. Теперь мы главным образом служим себе – даже за счет всех тех, кого любим. Памела Друкерман замечает: «Высокие ожидания в отношении личного счастья могут даже усиливать нашу склонность к изменам. В конце концов, разве мы не вправе завести роман, если это позволяет нам почувствовать удовлетворение?» Когда во главу угла ставятся личность и чувства, стремление к изменам получает новые оправдания.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
