К тому времени, когда «Морской Ястреб» пришвартовался к заброшенной пристани Каны, маркиз уже мог вполне сносно изъясняться по-арабски и понимать, что говорят другие.
Он щедро заплатил своему преподавателю, а потом отправился на берег, искать друга Ричарда Бертона, Идя по городу, он ощущал небывалый душевный подъем и волнение.
Это было похоже на то, что он испытывал на скачках, когда до финиша оставались считанные ярды и можно было надеяться на победу в очень сложном заезде.
Спускаясь по узкой улочке, ведущей к дому Селима Маханы, маркиз не замечал, что те немногие люди, которые наблюдают за ним, смотрят на него так, словно с трудом верят, что это не пришелец с другой планеты.
Чужеземец в Кане был весьма редким явлением.
А те, кого заносило сюда, не слишком интересовались полунищими торговцами и женщинами под паранджой, снующими по маленькому городскому базару.
Заручившись обещанием Селима подыскать ему хорошего проводника, маркиз вернулся на яхту, радуясь, что преодолел первое препятствие на пути в Священный Город.
Пока все шло даже лучше, чем ожидалось, и маркизу оставалось только молиться, чтобы не оказаться разочарованным, когда он придет к Махане на следующий день.
Маркиз хорошо знал, что на Востоке все делается без спешки, и понимал, что ему, вероятно, придется задержаться в Кане на неделю, а то и дольше.
Однако он с первого взгляда почувствовал, что Селим Махана — человек исключительный. Он был не из тех, кому маркиз мог бы отдать приказ и ждать, что его воля будет исполнена «с особым усердием».
Он отдавал себе отчет в том, что Селим сам обладает правом требовать подчинения, и он должен уважать это право, если не хочет уйти с пустыми руками.
Маркиз был достаточно проницателен, чтобы понять: в этом деле главную роль играют не деньги.
Было в Селиме что-то такое, что отличало его от других арабов, с которыми маркизу довелось за это время встречаться, а также от большинства англичан, да и вообще от обычных людей.
Маркизу пришло в голову, что, помогая тому ил» иному человеку. Селим Махана руководствовался какими-то своими, недоступными другим людям соображениями, Он напоминал художника-ковродела, ткущего замысловатый узор, или писателя, как Ричард Бертон.
Маркиз не сомневался, что Селим верит, будто его направляет рука Аллаха.
Поэтому он заранее был готов к тому, чтобы всецело доверить свою судьбу Махане и согласиться на любые его предложения.
От маркиза не укрылось, что пока он прощупывает Селина с помощью своей интуиции, тот делает то же самое ют отношению к нему.
Позже, ночью, лежа у себя в каюте, маркиз подумал, что это — часть тайного знания Востока.
Здесь человек судил человека, основываясь на своем впечатлении от него, а не, на том, что мог прочесть о нем на клочке бумаги.
Возвращаясь на следующий день к дому Маханы, маркиз чувствовал, что перед ним открылись новые горизонты.
И хотя в этом он не был так уж уверен, в душе его тоже зарождалось что-то новое, распускаясь, как «цветок лотоса».
Маркиз нашел Селима в той же комнате и в той же позе, что накануне.
Он сел напротив хозяина на шелковые подушки, и молодой араб принес чая в пиалах — низких широких чашках без ручек.
Когда слуга ушел, маркиз был уже не в силах сдерживать любопытство.
— Вы нашли мне проводника? — спросил он.
— Я нашел вам, милорд, самого лучшего и самого опытного проводника во всей Аравии!
Маркиз понимающе кивнул, зная, что это обычная восточная склонность к преувеличениям. , — Он юн, — продолжал Селим, — но Аллах наделил его свойствами мудреца.
Маркиз удивленно поднял брови, а Селим, нимало не смущаясь, уже говорил дальше:
— Али — сын шейха, и поэтому перед ним откроются двери, закрытые для других. Вы можете всецело доверять ему и без страха отдать свою жизнь в его руки!
— Я понимаю, — сказал маркиз, — и очень вам благодарен. Когда я смогу увидеть этого юношу?
— Али Мурад здесь. Я пошлю за ним.
Селим хлопнул в ладоши, и занавеска, прикрывающая одну из дверей, слегка пошевелилась, выдавая присутствие за ней человека.
Селим отдал отрывистое распоряжение, и занавеска пошевелилась еще раз.
— Как вы думаете, у меня есть надежда попасть в Мекку? — спросил маркиз.
Задавая этот вопрос, он думал, как поступить, если Селим, как и Ричард Бертон, скажет, что это невозможно.
Но араб просто ответил:
— Кейр иншалла.
Маркиз знал, что это значит: «Если будет на то воля Аллаха». Это был типично восточный уклончивый ответ, и маркиз мог предполагать, что Селим ответит именно так.
Занавеска открылась, и в комнату вошла Медина.
Даже отец с трудом бы узнал ее в этом юноше, одетом, как одеваются арабы знатного происхождения.
Селим дал ей «аби»— белую накидку, которую носят шейхи и принцы.
Под аби на Медине была рубашка из чистого шелка и легкий розовый кафтан, перехваченный на поясе кушаком, за который был заткнут кинжал, украшенный драгоценными камнями.
Наряд довершали шаровары, стянутые у щиколоток, и желтые сандалии.
В одной руке она держала перламутровые четки, а в другой — жасминовую трубку с янтарным мундштуком.
Когда Медина, переодевшись, взглянула на себя в зеркало, ей стало смешно, но она понимала, что Селим был прав, говоря:
— Нужно сразу дать англичанину понять, что ты равна ему по происхождению и не являешься просто слугой, которому ты служишь.
Для пущей маскировки она надела большой белый тюрбан и очки в уродливой стальной оправе.
Никто не догадался бы, что перед ним — женщина.
Медина не раз видела шейхов, и для нее не составляло труда держаться так же властно, как они, и копировать их величавые жесты.
Селим низко поклонился ей, она же в ответ лишь слегка кивнула.
Потом она кивнула маркизу; он не встал, когда она вошла, но сделал это сейчас и протянул ей руку.
— Вот Али Мурад, милорд, — сказал Селим. — Но вы оба будете выглядеть совсем по-другому, когда выступите в путь со своим караваном.
— Он уже составлен? — спросил маркиз.
— Этим займется Али, — ответил Селим. — Он знает, кому из погонщиков можно доверять и у кого самые лучшие верблюды. — Он помолчал и спокойно добавил:
— Никто не должен знать, кто вы такой, поэтому в полдень ваша яхта покинет Кану и пойдет вдоль побережья на юг.
Маркиз не отвечал, но слушал очень внимательно.
— Примерно в двух милях отсюда, — продолжал Селим, — есть бухта, где можно остановиться. Потом вы вернетесь и будете гостем в моем доме.
