Оделла специально поставила столько восклицательных знаков после последнего слова, чтобы ее отец понял: она шутит.
Кончалось письмо так:
Я люблю вас, папенька, и хочу потратить свои деньги так, как хотели бы вы и мама, — только мне нужно все это обдумать.
Пожалуйста, не сердитесь на меня и позвольте мне уделить немножко времени себе лично. Ваша любящая дочь Оделла.
Она надеялась, что отец все поймет.
В то же время она была совершенно уверена, что мачеха будет в ярости.
«Она попытается меня вернуть, — думала Оделла, — чтобы я была целиком в ее власти».
Вчера вечером она с невероятной отчетливостью осознала, насколько опасна сложившаяся ситуация.
Оглядываясь назад, Оделла внезапно поняла суть изменений, сделанных мачехой в интерьере и облике дома.
За каждым штрихом, на первый взгляд, вызванным стремлением ко вполне заурядной роскоши, угадывалась сильная индивидуальность.
Во всем, что касалось мачехи Оделлы, не было и следа мягкости или нежности.
Эта женщина раз и навсегда решила, чего она хочет, и готова перевернуть небо и землю, чтобы добиться этого.
И ее совершенно не заботило, что она причинит зло кому-то.
— Виконт уже согласился на то, что она предложила, — пробормотала Оделла себе под нос, — и если я не проявлю осторожность, то в один прекрасный день проснусь и обнаружу, что вышла замуж за виконта, не успев даже пикнуть!
— У вас встревоженный вид, миледи, — сказала Гетси, которая сидела напротив.
— На самом деле я счастлива, что мы так легко уехали, — ответила Оделла.
Она понимала, что это лишь потому, что они рано проснулись.
Оделла знала, что ее мачеха никогда не встает раньше десяти.
Прибыв в Оксфорд, они без всякого труда наняли экипаж, чтобы проехать пять миль до Шэлфорд-Холла.
Едва они покинули красивый город с высокими башнями и тонкими шпилями, Оделла сразу почувствовала себя иначе.
Здесь была Англия, которую она знала и любила, с лесами, холмами и серебристыми реками.
Как только экипаж остановился у дома, Оделла выскочила наружу и, пробежав по высоким ступенькам, постучала в тяжелые двери.
Их открыл лакей, который служил здесь еще с тех пор, как был мальчиком. Оделла, увидев его, радостно протянула ему руку.
— Джеймс! — воскликнула она. — Я так надеялась, что вы будете здесь!
— Разрази меня гром, если это не ее светлость! — сказал лакей с явным удовольствием. — Я слышал, что вы вернулись в Англию.
— Я вернулась в Англию, а теперь возвращаюсь домой! — ответила Оделла.
То же самое она сказала старому дворецкому, который спеша пришел из кладовой.
— А мы все гадали, когда вас увидим, миледи, — сказал он. — Мы думали, что вы слишком заняты в Лондоне всякими развлечениями и вам не до нас!
— Все, что я хотела, это приехать домой! — ответила Оделла.
Она не стала тратить зря время на разговоры.
Велев дворецкому расплатиться с извозчиком и позаботиться о Гетси, она побежала к конюшням.
Грумы восторженно приветствовали ее, но Оделла больше всего стремилась увидеть Стрекозу.
Лошадь радостно заржала, услышав голос хозяйки.
В считанные мгновения дверь стойла была открыта, и руки Оделлы обвились вокруг лошадиной шеи.
— Я скучала без тебя! Я без тебя скучала! — воскликнула она. — О, милая Стрекоза, тебя не обижали? Ты не забыла меня?
Было очевидно, что она не забыла.
Стрекоза была так же рада видеть Оделлу, как и Оделла ее.
Оделла велела оседлать ее через час и подозвала Эйба, старшего конюха, который учил ее ездить верхом, когда она была еще совсем маленькая.
Она сказала ему, что ей нужна его помощь, но, когда объяснила зачем, он нахмурился.
— Я убежала из Лондона, Эйб, — вздохнула Оделла. — И хочу скрыться, чтобы в течение некоторого времени никто меня не нашел.
— Вот как? — Старый конюх почесал в затылке. — Плохая затея, миледи. Ее светлость очень рассердится.
— Я понимаю, — ответила Оделла. — Но я должна это сделать, и мне нужно, чтобы вы мне помогли.
Видя, что Эйб все равно колеблется, Оделла добавила:
— Если вы хотите знать правду, ее светлость желает выдать меня замуж за человека, к которому я не испытываю никакой симпатии и который на всю жизнь сделает меня несчастной!
По выражению его лица она поняла, что он не одобряет затею ее мачехи.
— Плохо дело, миледи. Это все потому, что вы слишком долго не были в Англии.
— Наверное, Эйб, — сказала Оделла. — Но вы же знаете ее светлость — она бы даже слушать меня не стала.
Губы Эйба сжались в полоску.
— Так что вам нужно, что бы я сделал, миледи? — спросил он. — Я знаю вас всю вашу жизнь и не хочу, чтобы вы были несчастной. Уж скорее я дам себе ногу отрезать!
— Я буду очень, очень несчастна, если сделаю то, чего требует от меня ее светлость, — заверила его Оделла.
После этого Эйб согласился на все, что она хотела.
Он отвез ее к нянюшке, пообещав, что на любые вопросы станет отвечать, что ничего не знает и понятия не имеет, где она.
— Мне крайне неприятно, что приходится заставлять вас лгать, Эйб, — сказала Оделла, — но это ненадолго; а когда я вернусь в Лондон, все, возможно, изменится к лучшему.
И добавила, тяжело вздохнув:
— Но я должна где-нибудь скрыться и знаю, что с нянюшкой я буду в безопасности.
— Еще бы! — решительно сказал Эйб. — Мы сделаем все, как вы говорите, миледи. Но если ее светлость докопается до правды, мне придется несладко!
— Если что-то случится, клянусь, я вас найму лично и заведу свою собственную конюшню, — горячо сказала Оделла.
На лице Эйба она увидела удивление. Он, во всяком случае, еще не слышал о ее богатстве.
— Вернувшись в Англию, я узнала, что мама оставила мне кое-какие деньги, так что я обещаю вам, Эйб, что никто, кто служил у нас, когда мама была жива, не должен тревожиться о будущем и бояться, что останется без работы и без гроша.
Эйб ничего не сказал, и Оделла добавила:
— Только, пожалуйста, пока не распространяйтесь об этом, хотя потом все равно все узнают.
— Мне вы можете доверять, миледи, — уверил ее Эйб. Объяснив ему точно, что ей от него нужно, Оделла пошла назад к дому.
Там ей был уже приготовлен завтрак. Старый дворецкий извинялся и говорил, что она застала всех врасплох, но обед будет лучше.
