«У Авгия». Автоматический ресторан
Вот сильнейшее возражение против образа жизни закоренелого холостяка: он принимает пищу в одиночестве. Еда в одиночку быстро делает человека жестким и грубым. Кто к ней привычен, должен, чтобы не опуститься, жить по-спартански. Отшельники – хотя бы только по этой причине – всегда довольствовались скудной пищей. Ведь только в компании еда обретает причитающееся ей по праву; она делится и распределяется, чтобы пойти впрок. Неважно кому: в былые времена и нищий при столе обогащал всякую трапезу. Все дело именно в делении и раздаче, а не в обходительности застольного разговора. Но с другой стороны удивительно то, что без вкушения пищи общительность становится критической. Гостеприимство нивелирует и связывает. Граф Сен-Жермен воздерживался от пищи перед полным яств столом и уже благодаря этому овладевал беседой. Но когда все уходят не поев, жди соперничества и ссор.
Лавка почтовых марок
Тому, кто просматривает кипу старых писем, одна-единственная марка на рваном конверте, давно вышедшая из обращения, часто говорит больше, чем дюжины прочитанных страниц. Порой обнаруживаешь их на открытках и не знаешь, сорвать ли марку или сохранить открытку как она есть, как лист какого-нибудь старого мастера, на лицевой и оборотной сторонах которого два разных, но равноценных рисунка. Бывает и так, что в кафе под стеклом лежат письма, на которых печать позора и которые выставлены на всеобщее обозрение. Или, быть может, они были отправлены в ссылку и должны из года в год томиться на стеклянном Сала-и-Гомесе[47]. Письма, долго не вскрывавшиеся, становятся в чем-то брутальными; лишенные наследства, они тайком и в злобе замышляют мщение за долгие дни страданий. Многие из них позже оказываются на витринах торговцев марками, заклейменные вдоль и поперек марками и почтовыми штемпелями.
Как известно, есть коллекционеры, имеющие дело лишь с гашеными марками, и нетрудно поверить, что они единственные, кто проник в тайну. Они держатся оккультного элемента марки – штемпеля. Ведь именно штемпель – ночная сторона марки. Есть штемпели праздничные, помещающие нимб вокруг головы королевы Виктории, есть и пророческие, на которых изображен Гумберт в венце мученика[48]. Но никакая садистская фантазия не может сравниться с тем черным делом, которое покрывает лица рубцами и оставляет в разломах целые континенты, подобно землетрясению. И извращенная радость от контраста между этим поруганным телом марки и ее белым кружевным тюлевым платьем: зубцовкой. Кто исследует штемпели, тот должен обладать, как детектив, приметами самых злостных почтовых отделений, как археолог – искусством опознавать каркасы самых непривычных топонимов и как каббалист – инвентарем дат на целое столетие.
Марки усеяны циферками, крохотными буквами, листочками и глазками. Они – графическая клеточная ткань. Все это роится и продолжает жить, даже будучи расчлененным, как низшие организмы. Потому из склеивания кусочков марок и получаются столь эффектные картины. На них, правда, жизнь всегда несет печать разложения как знак того, что она составлена из отмершего. Портреты на них и непристойные группы все сплошь из останков и кишат червями.
Быть может, в цветовой последовательности больших коллекций марок отражается свет какого-то иного солнца? Улавливали ли почтовые министерства Папской области или Эквадора лучи, которые нам, остальным, не известны? И почему нам не показывают марки с более благополучных планет? Тысячу градаций огненно-красного, обращающуюся на Венере, и четыре великих серых оттенка Марса, и бесчисленные марки Сатурна?
Страны и моря суть на марках лишь провинции, короли – лишь наймиты чисел, по своему произволению окрашивающих их в свой цвет. Альбомы почтовых марок – магические справочники: в них записаны числа монархов и дворцов, животных и аллегорий, государств. Движение почты покоится на их гармонии, подобно тому как движение планет покоится на гармонии небесных чисел.
Старые грошовые марки, показывающие в овале только одну или две большие цифры. Они выглядят как те первые фотографии, с которых сверху вниз смотрят на нас в черных лакированных рамках родственники, которых мы никогда не знали: обращенные в число двоюродные бабки или прародители. Турн-и-Таксис тоже ставит большие цифры на марках; они там подобны заколдованным числам таксометра. Никто не удивился бы, увидев однажды вечером, как сквозь них пробивается огонек свечи. Но есть и маленькие марки без зубцовки, без указания валюты и страны. В их плотной пряди заключено только одно число. Быть может, это и есть подлинные лотерейные билеты судьбы.