Интересно, что, будучи явным сторонником автократии, Гоббс одновременно не стесняется прибегать к доводам, апеллирующим к капиталиста- ческим и либеральным ценностям. Обычно он выражает явную неприязнь к меркантильности и пишет, что «в таком обществе процветают люди, чьим единственным достоинством является способность становиться поразительно богатыми, пользуясь всего лишь умением выгодно продавать и покупать», что и «заставляет бедняков продавать свой труд по предлагаемой богачами цене» 23, однако считает при этом развитие буржуазной культуры неизбежным и пытается выработать систему, позволяющую избежать конфликтов, связанных с эгоистическими тенденциями. Это естественно приводит Гоббса к выводу, что «именно рынок определяет стоимость любой вещи, и истинная стоимость товара есть баланс желаний договаривающихся сторон»24. Такая философия свободного рынка была подробно развита лишь через сто лет в работе Адама Смита О богатстве народов[7]. Многие из тех, кто пережил 1980-е годы, согласятся, что этот подход сохраняет свое значение даже в нашу эпоху.
Следуя хронологическому подходу, можно проследить развитие идеи Гоббса о математической теории общества через Локка к более поздним мыслителям, включая утилитаризм Иеремии Бентама в конце XVIII века, который следует рассматривать в качестве попытки гармонизации стремления к личному счастью с общественными интересами. Подобно Локку Бентам верил, что только разум способен подсказать человеку путь к решению этой проблемы. Для самого Бентама таким решением стал принцип максимального счастья для всех, позволяющий построить оптимальное общество, в котором максимально возможная «сумма счастья» достигается за счет стремления каждого индивида к собственному преуспеванию с разрешением неизбежно возникающих конфликтов интересов в соответствии с предлагаемым принципом. Утопия Бентама существенно отличалась от теории Гоббса, поскольку подразумевала демократию и полное равенство граждан, включая даже право голоса для женщин. Именно идеи Бентама и других радикально настроенных философов, вплоть до Джона Стюарта Милля, привели к появлению теории социализма Карла Маркса, хотя, с другой стороны, развитию этой «научной» политической теории во многом способствовала и дарвиновская теория эволюции (к сожалению, в основном неверно понятая).
На этом можно было бы остановиться, но мне хочется развить еще одну мысль. Все описанные теории, которые будут еще не раз упоминаться, действительно имели рациональные обоснования, но, строго говоря, они не являются научными, по крайней мере в смысле, который подразумевает тематика данной книги. Мы имеем дело лишь с политическими мыслителями, которые логически точно, в рамках, заданных Гоббсом, смогли построить некоторые интересные социальные модели, однако никто из них не смог сформулировать свои заповеди в виде строго научных правил, а не предположений. Сказанное вовсе не порочит и не умаляет эти теории, а лишь отмечает различие в подходах. Разница между политическими теоретиками и учеными состоит в том, что первые объясняют, как должны происходить какие-то процессы, в то время как вторые пытаются описать реальное протекание этих процессов. Сказанное в полной мере относится и к современным физическим теориям строения общества. Их целью является описание наблюдаемых социальных явлений и попытка объяснения и понимания таких явлений на основе простых предположений. Конечно, читатель вправе спросить, что следует делать с различными результатами, получаемыми при использовании разных моделей. Ответ заключается в том, что мы должны исключить слово «желательно», оставив его для публичных дебатов политиков. Соображения о том, что желательно, находятся все компетенции науки. Наука должна быть слугой и советником, а не диктатором.
Читатель может спросить также, каким образом физика стала настолько «самонадеянной» (если не сказать «наглой»), что осмеливается заниматься социальной теорией? До сих пор казалось очевидным, что физика просто не может ставить и решать такие сложные проблемы, однако современные физики стали осознавать, что они располагают очень мощным теоретическим аппаратом, который дает им возможность расширить поле деятельности. Эти методы и теоретические модели были разработаны для совершенно иных целей, а именно для исследования поведения атомов.
Кэролайн Мерчант в своей книге Смерть природы (1983) утверждает, что именно механистическая и атомистическая философия XVII столетия научно и нравственно санкционировала насильственные манипуляции над природой и окружающей средой, которые привели к серьезнейшим экологическим проблемам современности. От утопического общества, описанного Гоббсом, в котором люди мало отличаются от автоматов, управляемых механическими силами, и где социальная справедливость определяется научными обоснованиями, веет мертвящим холодом. Трудно представить, чтобы эта модель общества, в котором поведение отдельных личностей управляется жесткими математическими правилами, могла привести нас к чему-нибудь иному, чем к кошмарному «дивному новому миру»[8].
Мне кажется, что соображения такого рода должны сразу настраивать читателя против «физики общества», однако я надеюсь, что новое вторжение физики в социальные, политические и экономические науки все же будет несколько иным. Предлагаемый подход не только не содержит предписаний относительно систем управления и контроля, но и не связан с какими-либо научными обоснованиями того, как общество должно функционировать. Люди вовсе не рассматриваются в качестве настолько бездушных и безликих‘существ, что их существование может быть сведено к чисто математическим закономерностям. В действительности сейчас физики пытаются создать некие картины общественного поведения, возникающие просто из статистической «свалки» действий отдельных индивидов, осуществляющих собственные малопонятные и противоречивые действия. Они могут помогать друг другу или мошенничать, кооперироваться или конфликтовать, следовать за толпой или прокладывать собственные пути и т.д. Анализируя такие данные, мы можем надеяться адаптировать социальные структуры в соответствии с тем, как происходят события, а не с тем, как они должны происходить в теориях архитекторов, политиков, планировщиков городских структур и т. п. На этом пути мы можем найти формы организации, которые лучше подходят к нашему реальному и инстинктивному поведению.
Не говоря уже о возможной практической полезности такого подхода (возникновение которого можно связать с известной любознательностью физиков ко всему на свете), следует задуматься и о его полезности в более широком смысле. Проблема состоит в том, что наши коллективные действия и реакции являются в каком-то смысле неизбежными. Нам очень нравится подчеркивать свою индивидуальность, однако очень часто наши поступки укладываются в какую-то другую, более обширную и невидимую схему. Речь, разумеется, идет вовсе не об излюбленных философами и литераторами темах бессилия отдельного человека и т. п. Сторонники защиты окружающей среды и активисты различных общественных движений постоянно призывают нас «размышлять глобально, действовать локально». Физики, описывающие общество, пытаются как бы обратить этот призыв, решить, по их выражению, обратную задачу. Возможно, рассматривая самих себя в качестве всего лишь одиночек, взаимодействующих со своим ближайшим окружением, т. е. «размышляя локально», мы сможем осуществлять более эффективные коллективные действия, оказывая глобальное воздействие. Последствия нового подхода могут быть хорошими или дурными, но их следует изучить и оценить.
