Тем не менее они понимали друг друга без слов. Это было так неожиданно и странно, что Авила даже испугалась.
Когда они дошли до кареты, принц мягко сказал:
— Не бойтесь. Вы гречанка, и это многое объясняет: вы слышите то, что многие люди не в состоянии услышать, и видите то, что для многих невидимо. Все это часть волшебной и славной земли, которая дает людям, принадлежащим ей, силу и чудодейственные способности.
Они уже подходили к карете, когда леди Бедстоун проснулась:
— Надеюсь, вы хорошо провели время? — спросила она.
Этот вопрос вернул Авилу к реальности.
Ужин был подан рано.
Английский посол пригласил в этот вечер много почетных гостей, которым было необходимо познакомиться, как они были уверены, с принцессой Мэриголд.
Среди них было много приятных молодых людей, но все они как-то проигрывали по сравнению с принцем.
Авила чувствовала его присутствие, даже если он и находился в это время в другом конце зала.
Он был так красив, что Авила не могла не сравнивать его с Аполлоном.
Его присутствие странным образом действовало на нее, и ей было трудно поддерживать разговоры с кем-либо.
Во время приема она подошла к окну, чтобы полюбоваться огнями города.
Над Парфеноном сияли звезды.
Как-то ее мама рассказывала, как греки любят свет и не устают описывать, как он божественно красив.
— Они любят блеск песка и камней, омываемых морем, — вспомнились ей рассказы матери, — и поэтому для храма Аполлона они выбрали место на двух утесах-близнецах, которым дали имя «Сияющие вершины».
«Как бы я хотела отправиться в Дельфы, — думала Авила, — даже несмотря на то, что это довольно далеко. И как было бы прекрасно, если бы Дарий отправился со мной».
Она уже представляла себе, как они вдвоем с принцем прогуливаются по Дельфам.
Только она подумала о нем, как почувствовала, что он уже рядом.
— Никто, кроме греков, — заговорил принц, — не уделяет столько внимания свету, особенно ночью. Свет — это их защита от порождающей зло тьмы.
— Я что-то слышала об этом, — взглянув на принца, прошептала Авила.
Он продолжал:
— Древние греки осознавали, сколь много тьмы в людских душах. А потому они верили, что ночь — это именно то время, когда зло может полностью овладеть человеком.
— Очевидно, они были очень суеверны, — сказала Авила.
— Возможно, но они не позволяли суеверию затмить их разум, — ответил принц, — и они, как и я, верили, что свет мысли способен рассеять душевную мглу.
Авила не ожидала услышать подобные рассуждения из уст довольно молодого человека.
Тем не менее нечто подобное она уже обсуждала со своей матерью и реже — с отцом.
— Вы приехали узнать Грецию и найти ответы на вопросы, которые давно терзали ваш разум, — говорил Дарий, — но на самом деле вы уже знаете, что именно не давало вам покоя.
— Почему вы так решили? — спросила Авила.
— Потому что понять Грецию можно лишь родившись здесь. Сегодня днем я понял, что мне не нужно ничего более вам объяснять. Ответ уже находится в вашем сердце, в вашей душе.
Он замолчал, и их глаза встретились.
К ее удивлению, принц, не сказав более ни слова, развернулся и направился к выходу.
Авила не могла поверить, что он действительно ушел.
Она надеялась, что он вот-вот вернется, но этого не произошло.
Внезапно окружающий мир показался ей совершенно пустым и холодным, будто из ее жизни исчез свет, и на смену ему пришла тьма.
Час спустя она поднялась к себе в спальню.
Авила вдруг осознала, что все их с мамой разговоры о Греции, все книги, которые она прочитала, не дали ей для понимания этой страны и малой части того, что она узнала за последние несколько часов.
Она знала, что обязана этим Дарию.
Он так неожиданно ее покинул, что она готова была подумать, будто это был сам Аполлон, внезапно появившийся в ее жизни и так же внезапно исчезнувший.
«Возможно, — думала она, — в эту самую минуту он мчится по небу в своей колеснице.
Я обязательно увижу его завтра, обязательно, — успокаивала себя Авила».
С этой мыслью она и уснула.
Яхта принца Холдена стояла на якоре в маленькой бухте у побережья Франции.
Бракосочетание состоялось, когда они преодолевали пролив Ла-Манш.
Принцесса Мэриголд была в белом платье, голову украшал венок из орхидей, а в руках она держала прекрасный свадебный букет.
Церемонию проводил капитан Брюс.
Он выглядел великолепно в своей парадной форме с множеством медалей на груди.
Принц Холден облачился во фрак, как было принято на континенте.
На его груди красовалось несколько украшенных бриллиантами орденов, а под шейным платком на красной ленте висела звезда.
Принц подвел принцессу к импровизированному алтарю.
Капитан взял Библию, и церемония началась.
В соответствии с законом, дававшим право капитанам во время плавания отпускать обряды бракосочетания на судах, вверенных их заботе, Холден и Мэриголд были объявлены мужем и женой.
Для принцессы эта церемония имела такое же значение, как если бы она проходила в соборе Святого Павла.
Когда все закончилось, Мэриголд казалось, будто ангелы спустились с небес и поют для нее.
Пожелав им всего наилучшего, капитан оставил их вдвоем.
— Ты только представь себе, — воскликнула Мэриголд, — мы теперь муж и жена.
— Не думай, что мне так уж трудно это представить, — отозвался Холден.
Он обнял ее, серьезно посмотрел ей в глаза и сказал:
— Теперь ты моя. Ты моя жена, понимаешь? И с этого момента никто не сможет разлучить нас. И я перед Богом клянусь, что сделаю все возможное и даже невозможное, чтобы ты была счастлива.
Ты никогда не пожалеешь о том, что согласилась стать моей женой.
— Это… самое… замечательное мгновение в моей жизни, — проговорила Мэриголд, — всю свою жизнь я ждала только тебя, принадлежала только тебе, я знала, что ты придешь, и сохранила для тебя свое сердце.
— Вот наконец мы и нашли друг друга. И несмотря на ожидающие нас неприятности…
— Неприятностей не будет, — с жаром произнесла Мэриголд, — я верю, что боги не оставят нас. Те самые боги прекрасной Греции, в которых так верил мой отец, которые принесли счастье и мне, когда позволили встретиться с тобой.
— Я тоже очень надеюсь на их поддержку и впредь. Но сейчас, здесь, с тобой, любимая, я уже самый счастливый человек на земле.
