— У тебя есть деньги?—спросил я.
— Да, немного… Но если я разведусь, меня вышлют из страны.
— Попробуй что-нибудь придумать. Но, как бы то ни было, из его жизни ты должна исчезнуть. Роуперу надо продолжать исследования—это очень важно.
Поглаживая правой рукой ее правую грудь (сосок уже начал оживать), я чувствовал себя настоящим другом и патриотом.
— Каждый из нас,—добавил я нравоучительно,—обязан выполнять свой долг.
Сигара потухла, но я не потянулся за спичками. Прежде всего, нужно было обезопасить Роупера и британскую науку. Я ощутил в себе прилив великодушия.
— Будем считать это,—сказал я, поворачиваясь к Бригитте,—моим следующим визитом.
5.
Имел ли я право давать ей совет, которому она вскоре последовала? Бригитту я больше не видел, хотя при наличии времени и желания прогуляться по Сохо или Ноттинг-хилл без труда мог бы продолжить наблюдение за дамочкой, кокетливо прогуливавшей собачонку. Я позвонил Роуперу и рассказал, как намял бока «западногерманскому дьяволу». Тот был в восторге. Он полагал, что если исчезнет этот, как его называла Бригитта, Hausfreund[50], то брак еще можно спасти. Они с Бригиттой ни разу не обсуждали, как Вурцель моими стараниями проехал задницей по лестнице—что проехало, то проехало. Бригитта стала терпимее, нежнее (верный признак решимости прислушаться к моему совету), она не стала (тоже верный признак) выдумывать душераздирающих историй о том, как ее изнасиловал ближайший приятель или, если угодно, «неприятель» мужа (смотри: вон огрызок его второпях затушенной сигары!). Однако спустя неделю Роупер появился у меня дома. Я это предвидел. Каждый вечер, слушая «Мейстерзингеров»[51], я ожидал его прихода. Звонок раздался как раз в начале третьего акта—звучал монолог Ханса Сакса о сумасшедшем мире: «Wahn, Wahn…»[52].
— Догадываюсь, в чем дело,—сказал я.—Снова занялась тем же, чем занималась еще в Германии?
— Явных доказательств нет.—Роупер шмыгнул носом и так сжал стакан с виски, словно собирался его раздавить.—Бедняжка…
— Бедняжка?
— Сирота…—Ну, начинается!—Жертва войны… Во всем виноваты мы.
— Кто? В чем?
— В неуверенности. В ненадежности. В гибели всего, что она считала своим. Я говорю о Германии. Бригитта совершенно потеряна, сама не знает чего хочет.
— Ой, ли! То, что она не хочет тебя—это точно. Да и ублюдка Вурцеля она не слишком хотела. А хочет она заниматься тем делом, к которому чувствует призвание.
— Она хочет быть независимой,—сказал Роупер,—Бригитта не уверена в себе. Она все время говорит, что хочет зарабатывать, но что она может—без профессии, без образования? Мерзкая война!
Мерзкая… Что-то знакомое.
— Роупер, ты просто прелесть. Нет, это невероятно! Бригитта—обыкновенная проститутка. Она хочет этим зарабатывать—и слава Богу! Забудь ты о ней, займись работой. А почувствуешь себя одиноко, заходи ко мне. Отравимся и какую-нибудь забегаловку и хорошенько напьемся.
— Напьемся,—хрипло сказал Роупер.—Пьяные звери, вот мы кто. Поджигатели войны, насильники, пьяные звери. Но,—после большого глотка, который он только что сделал, что прозвучало, как запоздалый тост,—я надеюсь, она еще вернется. Я буду ждать. Она возвратится в слезах, истосковавшись по дому.
— Ты должен развестись. Найми частного детектива. Рано или поздно он ее отыщет. Появятся доказательства. Вас мгновенно разведут.
Роупер отрицательно покачал головой.
— Я не разведусь,—сказал он.—Это будет окончательным предательством. Женщины совсем не такие, как мы. Они нуждаются в защите от могучих разрушительных сил.
Я мрачно кивал. Роупер спутал Бригитту с Девой Марией (которую все мы в колледже называли BVM[53], (словно она была шпионкой или автомобильной компанией), с Гретхен из гётевского «Фауста». Я сказал: «Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan»[54], но Роупер не узнал цитаты.
Что мне следовало предвидеть, сэр, так это то, что Роупер окажется в огромной пустой яме, где не во что верить и не на что надеяться. Не на что? А как же его работа? В том-то и дело, что, хотя Роупер действительно был поглощен исследованиями, которыми деликатно, по твердо руководил профессор Дакуэрт, какие-то области его мозга так и остались незаполненными. Мозга? Может быть, сердца, души или еще чего-то? Конечно, вину за неверность Бригитты можно возложить на Англию, но—и это существенно—почему тогда не на всю Западную Европу или не на Германию, которая не была для Бригитты таким уж уютным гнездышком? Но одними упреками в адрес иррационального прошлого не проживешь. Нужно нечто позитивное. Иррациональная часть нашего «я» должна быть заполнена чем-то безобидным (жена с вязаньем у телевизора), чтобы рациональная часть могла преследовать то, что мы—возможно, по недомыслию—называем высокими жизненными целями. Здесь, по существу, и заключена опасность для ученого, воспитанного в бескомпромиссной, всепоглощающей вере. К двадцати годам он усваивает скептический рационализм (столь благотворный для вступающего в жизнь) и уже не сомневается в том, что Адам и Ева, пресуществление[55]и Страшный Суд—пустая болтовня. И, увы, слишком поздно он начинает осознавать, что важны не догматы, а желание и способность воспринимать зло серьезно, стремление его понять. Сверхприрода не терпит сверхпустоты. Вернувшись с курсов, на которые Вы, сэр, отправили меня освежить в памяти сербохорватский, я с радостью обнаружил, что Роупер ведет нормальную, размеренную, приличную жизнь, не отличающуюся от жизни британского среднего класса. Как-то вечером я решил узнать, как у него дела, и, позвонив, сразу определил по голосу Роупера, что в тот день он не отказывал себе в пиве. Из глубины квартиры долетали звуки разумно дозированного веселья. Роупер сказал, что у него небольшая вечеринка. Я должен немедленно приехать и познакомиться с его друзьями. А как поживает Бригитта? Кто? Ах, Бригитта. Понятия не имею.
— Приезжай!—воскликнул Роупер.—Я вступил в лейбористскую партию.
— Ты вступил…
Отбой. Роупер вступил… Вот так нечаянная радость. Страны НАТО снова могут спать спокойно. Кто может быть безопасней Роупера, вступившего в партию, из которой формируется правительство Ее Величества или оппозиция? Все, конец тошнотворным покаяниям, больше не придется, тяжело дыша, клясться, что Бога-нет-раз-Он-не-наказал-Англию, когда, сжимая в каждой руке разгоряченную Бригитту, погружаешь раскаленную ложку в восхитительный кувшин с медом. Я решил поехать. Эркер сверкает, веселье в разгаре. Дверь открыла какая-то брюнетка. Холл хорошо освещен: тонковата, бледновата, одета без выкрутасов—твидовая юбка, желтый джемпер.
