– Да, – сказала я.
Она смерила меня тяжелым взглядом:
– Отлично. Тогда уезжай. Уезжай, и все.
Берни швырнула билет на пол и протопала из кухни в свою квартиру, захлопнув за собой дверь.
На моей памяти это был единственный раз, когда я видела эту дверь закрытой. Мы с Берни не разговаривали весь день. Время от времени я ходила на кухню проверить, но дверь была по-прежнему закрыта, и я почему-то не могла заставить себя открыть ее. Мама несколько раз спросила, где Детт, но я смогла отвлечь ее книжкой-раскраской с Флинстоунами и бесконечными чашками чая.
Вечером Берни наконец вернулась, чтобы разогреть консервированное рагу. Она разложила его по тарелкам для меня с мамой, но свою тарелку забрала с собой. На этот раз она оставила дверь приоткрытой.
Впервые в жизни я уложила маму спать одна. К счастью, она не упрямилась. Я даже смогла заставить ее принять душ и помыть голову – обычно этим занималась Берни. Затем я помылась сама, и, когда уже легла спать, в комнату вошла Берни и села на край моей кровати.
– Хайди, никогда больше не лги мне, – произнесла она.
– У меня не было выхода, Берни. Иначе ты не позволила бы мне купить билет, – сказала я. Прищурившись, я разглядывала ее силуэт.
Она печально улыбнулась и тихонько покачала головой:
– Мы обе знаем, что тебя не остановить, верно, Хайди-Хо?
* * *
Три дня спустя, днем 22 сентября, я уехала в Либерти. Я выследила Зандера с утра, чтобы попрощаться и сказать ему, что мне удалось убедить миссис Чудакову, что он будет хорошей няней для ее близнецов вместо меня. Он был рад новой работе, но больше всего хотел, чтобы я снова и снова повторяла ему то, что я сказала о нем миссис Ч.
– Я сказала, что ты хороший человек, – говорила я, – и хороший друг.
– Так и сказала, хороший человек? Клянешься слюной твоей матери? – спрашивал он каждый раз.
– Клянусь слюной моей матери, – отвечала я.
– Круто! – И он широко улыбался.
– Ты будешь заходить к Берни с мамой? – спрашивала я. – Выбрасывать мусор и приносить им почту?
– Ага. Но ты ведь вернешься, правда?
Я кивнула, немного удивившись тому, что мне было грустно с ним прощаться.
В тот день мама лежала в постели – ей опять нездоровилось. Берни уже дала ей четыре таблетки, но она все еще стонала и держалась за голову.
– Пока, мама, – сказала я, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку.
– Скоро придешь, Хайди? – Мама подняла на меня взгляд.
– Да, мама. Скоро приду.
Поездка должна была занять три с половиной дня туда и столько же обратно, но маме это было не важно. Она совсем не чувствовала хода времени. Я с тем же успехом могла бы спуститься на первый этаж, чтобы принести почту. Я стояла у ее кровати с большим синим чемоданом Берни. На плече у меня был мой рюкзак, в котором лежали блокнот со списками и два бутерброда с сыром и ветчиной, а билет до Либерти я аккуратно засунула в карман куртки.
– Скоро придешь, Хайди? – снова спросила мама, поднимая голову с подушки и слабо улыбаясь мне.
– Да, мама, – ответила я.
Но на самом деле я не вернулась. По крайней мере не вернулась тем, кем я была в тот день.
Мы с Берни в конце концов помирились. Она сказала, что простила меня за то, что я наговорила ей сгоряча, и, хотя я пообещала никогда ей больше не лгать, между нами все было не так, как прежде, и я чувствовала тяжесть на душе оттого, что причинила ей боль. Она не скрывала своего страха за меня, но знала, что я не изменю своего решения, и не спорила со мной, даже когда узнала о том, что мне нельзя было путешествовать одной.
– Что-нибудь придумаю, – заверила ее я, хотя сама не была в этом уверена.
Берни даже помогла мне собраться в дорогу. Иногда казалось, что мы с ней заодно, но потом по какой-то оброненной фразе мне сразу становилось ясно, насколько она против всей этой затеи.
– Все из-за этого Трумэна Хилла, – с горечью сказала она перед самым моим отъездом. – Если бы он соизволил поговорить с нами по телефону, ты бы не ехала сейчас искать этого никчемного-на-четыре-буквы. – Берни помрачнела. Казалось, она вот-вот расплачется.
– Берни, это тебе, – быстро сменила я тему, вытаскивая из рюкзака маленькую картонную трубочку и протягивая ей.
– Что это? – спросила она, вытирая глаза тыльной стороной руки.
Она открыла трубочку с одного конца и вытащила рулон блестящей бумаги.
Это была карта, которую я сделала для нее, маркером нарисовав на ней маршрут автобуса от Рино до Либерти. Еще внутри была пластиковая коробочка с цветными булавками.
– Ты повесишь карту на стене рядом с телефоном, Берни. Я буду звонить на каждой остановке, а ты будешь отмечать булавками, как далеко я уехала. Так ты все время будешь знать, где я, как и всегда.
Берни обняла меня.
– У меня для тебя тоже кое-что есть, – сказала она.
Она вручила мне коробку, перевязанную красной шерстяной ниткой:
– Открой ее, когда сядешь в автобус.
Мы снова обнялись. Мама вышла из своей комнаты, все еще в ночной рубашке. Ее спутанные волосы намокли от пота. По тому, как она щурилась, я поняла, что у нее по-прежнему болела голова.
– Чмок, – сказала мама, подходя к нам и обхватывая нас руками, втискиваясь в наши с Берни объятия.
Я повернулась к ней и прижалась щекой к ее мягкому и гладкому лицу. Мама почувствовала мои слезы.
– Ой-ой, Хайди, – забеспокоилась она.
– Я тебя люблю, мам. – Я крепче прижалась к ней и поцеловала ее.
Мама отстранилась.
– Чай, Хайди? – спросила она, выжидающе глядя на меня.
– Нет, мама. Сейчас не надо чая.
– Бо-бо, Детт, – сказала она, держась за голову.
– Знаю, цветочек. Я тебя уложу, когда Хайди уйдет, и дам тебе еще желе, – улыбнулась ей Берни. Затем повернулась ко мне: – Обещаешь звонить с каждой остановки?
– С каждой, – заверила я.
– Как только приедешь в Либерти, тоже сразу мне позвони, – сказала Берни, кладя мне руки на плечи, как всегда, когда хотела быть уверенной в том, что я ее слушаю.
– Позвоню. Честное слово, – кивнула я.
– Ты не забыла бутерброды и деньги?
– Нет, я все взяла.
– Помнишь название службы такси? – уточнила она.
– Да, Берни. «Эй-Би-Си».
Берни позвонила в справочную службу Либерти и узнала название такси, офис которого находился рядом с автобусной станцией, чтобы они отвезли меня в Хиллтоп-Хоум. Она попыталась дозвониться до Хиллтоп-Хоума, чтобы сказать им, что я приеду, но женщина, отвечавшая на звонки, все время переводила Берни в режим ожидания, прежде чем она успевала вымолвить хоть слово.
