Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
— А ну, потише, парень! Нечего пихаться, все равно уже слишком поздно, тут и смотреть не на что! — сухо осадил меня какой-то старик, схватив за плечо, когда я попытался отодвинуть его, чтобы пройти.
В конце концов он меня все-таки пропустил, заорав, когда я укусил его за палец.
— Ой, цветочки! Какие же вы милые! — воскликнула Мамочка, лежавшая на носилках под золотистой бумажной простыней.
Ее лицо, измазанное черной сажей, серой золой и белой пылью, было безмятежно-спокойным, ни тени тревоги.
— Все в порядке, мои дорогие, я сожгла дотла все наши воспоминания, теперь они им не достанутся! О-ла-ла, как же было жарко, но зато я с ними покончила! — объявила она, как-то странно играя руками, и видно было, что она очень довольна собой.
На ее обнаженных плечах застыли комочки горелой пленки.
— Все в порядке, все в порядке! — твердил ей отец, явно не зная, что делать. Он только смахивал сажу с ее лба и смотрел ей в глаза, не задавая никаких вопросов и не называя очередным именем.
Я тоже не знал, что сказать, поэтому и не говорил ничего, только молча и нежно «поклевывал» ее черные от сажи руки.
Главный пожарный доложил нам, что она свалила в кучу посреди гостиной все наши письма и фотографии и подожгла их, а поскольку комната была сверху донизу затянута пленкой, все это тотчас превратилось в огромную топку; что Мамочку они нашли в уголке передней, она сидела там, очень спокойная, держа в руках проигрыватель и большую, совершенно ошалевшую птицу; что она получила ожоги от вспыхнувшей бумаги, но не тяжелые; что пострадала только одна гостиная, а остальные комнаты пожар не затронул. Короче, главный пожарный успокоил нас, сказав, что все обошлось почти благополучно. Осталось только получить доказательства этого.
Увы, представить нам доказательства того, что почти все обошлось почти благополучно, не смог никто, даже полицейские, которые долго допрашивали Мамочку и которых приводили в бешенство ее непробиваемая уверенность в себе и ошеломляющие заявления:
— Я всего лишь уничтожила то, что хотела сохранить для себя! Если бы не эта целлофановая пленка, ничего такого не случилось бы!
— Нет, я ничего не имею против наших соседей; если бы я хотела спалить их квартиру, я бы ее и подожгла, а не свою!
— Да, благодарю вас, я прекрасно себя чувствую, сколько еще продлится этот ваш цирк? Какая суматоха из-за нескольких сгоревших бумажонок!
Глядя на ее безмятежную улыбку и слушая ее спокойные ответы, Папа вцепился мне в руку, чтобы не упасть. Его взгляд померк. Пожарные, заливавшие водой пламя в квартире, потушили огонь и в его глазах. Теперь он все больше и больше походил на прусского кавалериста в нашей передней с его молодым, но слегка потрескавшимся лицом и шикарным, но старомодным мундиром; отца тоже можно было разглядывать, но не расспрашивать, он казался выходцем из прошлого, а его настоящее время закончилось раз и навсегда.
Клиника тоже не представила нам доказательств, что все обошлось почти благополучно. Одна только Мамочка считала, что дела идут прекрасно.
— Ну зачем нам ехать сегодня в это мрачное невзрачное заведение, гораздо лучше было бы потанцевать! Гостиная загублена, но можно устроиться в столовой! Давайте заведем «Божанглза», пластинка-то уцелела! И потом, на улице такая чудная погода, разве вы не можете предложить мне более приятную прогулку?!
И наконец нехотя согласилась поехать с нами, пробормотав:
— Вы сегодня какие-то занудные!
Войдя в кабинет и увидев озабоченное лицо врача, она ему заявила:
— Послушайте, старина, я не знаю, кто из нас двоих лучше себя чувствует, но если у вас есть свободное время, я бы вам посоветовала сходить к врачу! Потому что, занимаясь душевнобольными с утра до вечера, вы рискуете и сами свихнуться вконец! Вон даже ваш халат и тот скверно выглядит!
Эти слова вызвали улыбку у моего отца, но не у врача, который искоса поглядел на Мамочку и попросил нас оставить их вдвоем. Беседа длилась целых три часа, и все это время мы с отцом бродили по двору «мрачного невзрачного заведения», причем он непрерывно курил.
— Вот увидишь, этот кошмар скоро кончится, все будет нормально, она придет в себя и мы заживем по-прежнему! В ней ведь всегда было столько юмора, такой веселый человек просто не может полностью потерять рассудок!
Он так упорно твердил это, что я наконец ему поверил, и когда врач пригласил его в кабинет для приватной беседы, он пошел туда, ободряюще подмигнув мне. И это означало, что кошмар в самом деле скоро кончится.
Видимо, врач держался совсем иного мнения: когда отец вышел из кабинета, я взглянул ему в лицо и сразу понял, что его веселое подмигивание было обманом во спасение.
— Они оставляют твою мать здесь для наблюдения на некоторый срок, так оно будет проще. После этого она выйдет отсюда полностью здоровой. Еще несколько дней, и все придет в норму; а мы пока успеем отремонтировать гостиную к ее возвращению. Ты сам выберешь краску для стен — вот увидишь, мы с тобой здорово повеселимся! — заверил он меня, хотя его печальные и нежные глаза говорили совсем обратное.
Отец тоже умел выворачивать правду наизнанку, чтобы меня не расстраивать.
6Врачи объяснили нам, что мою мать необходимо защитить от нее самой, чтобы защитить окружающих. А Папа мне сказал, что на такие заявления способны одни только психические специалисты. Мамочку определили на третий этаж клиники, где содержались больные на голову, те, у кого крыша съехала. У большинства из них крыша съезжала постепенно, эти спокойно ждали, когда она съедет окончательно, а пока поедали кучи таблеток. По коридору гуляло множество людей, с виду вполне нормальных и вроде бы с крышей, только под этой крышей было почти пусто. Словом, третий этаж был огромным залом ожидания для тех, кому предстояло переехать на четвертый, куда отправляли совсем безбашенных. Кстати, на четвертом пациенты были куда потешнее. У них — спасибо лекарствам — крыша уже съехала окончательно и бесповоротно и в головах гулял ветер безумия. Когда Папе хотелось остаться с Мамочкой наедине, чтобы танцевать сентиментальные слоу или заниматься тем, что детям видеть не положено, я с удовольствием отправлялся на прогулку этажом выше.
И там, этажом выше, у меня завелся друг — голландец Свен, который умел говорить на десяти языках в одной и той же фразе. У Свена было приятное лицо и очень интересный передний зуб — он так сильно выдавался вперед, что казалось, вот-вот выпадет совсем, а слюна из-под него брызгала во все стороны. В прежней жизни Свен работал инженером и поэтому теперь непрерывно заносил в свою школьную тетрадку уйму всяких статистических данных. Он обожал интересные сведения. Так, например, он уже много лет записывал результаты игр в поло, его можно было спросить о любом матче, он листал свою тетрадь и каким-то чудом отыскивал счет, нацарапанный в уголке страницы, — вот так вот круто! А еще он интересовался жизнью римских пап и тут тоже был в теме: безошибочно называл их даты рождения, национальность и годы папства… В общем, Свен был настоящим кладезем знаний. Медикаменты каким-то чудом обошли стороной архив в его голове, битком набитый информацией. Но одну вещь Свен любил больше всего на свете, это был французский шансон. Он ни на минуту не расставался с плеером, так и ходил, прицепив его к поясу, и с наушниками на шее — прямо бродячий музыкальный автомат. Когда он пел сам, я слегка отодвигался, побаиваясь, что у него выпадет зуб и он выплюнет его мне в лицо. Свен пел очень хорошо и очень громко, он всю душу вкладывал в пение, исходя слюной от наслаждения. Однажды он даже завел песню Клода Франсуа, ту, что про молоток[20], и тогда я понял, почему Папа превратил Клода Франсуа в мишень для дартса, — не знаю, кем надо быть, чтобы петь такую дрянь. Будь у меня молоток, я бы раздолбал Свенов плеер, как таблетку, и стер в порошок эту гнусную шансонетку. Но все другие песни Свена мне очень нравились, я был готов с утра до ночи слушать, как он поет, особенно когда он при этом раскидывал руки, изображая самолет, — так и хотелось взлететь вместе с ним. Да что там говорить — Свен один был в тысячу раз прикольней, чем все здешние доктора и санитары, вместе взятые.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
