1Как только чуть свечерело, я вышел из дома. Страшная тишина стоит обычно в первые майские дни. Верхушки деревьев качаются в вышине, сосед колет дрова, слышен фон лягушек от речки за садом – всё это перекрывают выходки соловьёв… Но всё это как будто происходит в вакууме – воздух прозрачен, свеж, неподвижен и давит на уши и глаза. Душно, тепло, пахнет цветением и травой, и в то же время чувствуется прохлада, как от речки, холодная влажность земли, которая согрелась и зазеленилась только сверху, а внутри у неё лёд и лёд…
«Одуванчики и небольшие лопухи – ещё с апреля, а как приятно, потому что они первые, – думал я, стоя на коленках на этих растениях и разгребая в земле крышку небольшого погребка-тайника. – Я знаю их двойной запах наизусть. Даже вкус – они горькие. Да я занюхивал ими! А Яха-то и закусывал одуванами! А сколько раз приходилось валяться именно в них!» – я достал десятилитровую алюминиевую флягу с самодельным яблочным вином (которое простояло зиму на потолке, т. е. чердаке, а теперь с месяц уж стоит в земле), а также банку от кофе и стаканчик.
Стало совсем сумрачно, я закурил, сел на бочку. Трудно переносить эту погоду, это затишье. Как будто всё вымерло. Исчез весь воздух, и всё вымерло. Даже дым распространяется не так, как обычно, а своё дыхание слишком слышно. Запах весны – это споры деревьев и цветов, их половые гормоны, летающие везде. Одиночество невыносимо. Хочется (необходимо) вцепиться в чью-то руку, в чьё-то брюхо, схватить, сжать, укусить – получить ответный удар, толчок, крик – но чтобы было что-нибудь живое, чтоб доказать, что я есть и всё есть здесь и сейчас. Нет, это не субъективизм, не солипсизм, мол, мир – это и есть я или я есть, а мира нет, это другое. Лев Толстой, говорят, оглядывался вдруг назад, боясь увидеть там пустоту, обман. Я боюсь глянуть вдруг в себя и увидеть пустоту, что всё вот есть и я вроде бы есть, когда не осознаю себя, делаю что-то, мыслю себя как что-то, а вдруг остановлюсь или утром проснусь… Я думаю, как мне думать про себя…
Я, оказывается, уже стоял на ногах, даже ходил туда-сюда, жестикулировал и искурил уже две сигареты. Из-за куста вишни торчал Яха, вернее, светилась его папироска.
– Дай лопух какой-нибудь, – скомандовал он.
«Хорошо, что я не выпил один», – мелькнуло у меня в голове.
– Я уж на тебя смотрю – думаю: пьянищий. Что-то руками машет, разговаривает, только голоса на слышно, как это… ну, в насосе?… Кенарь показывал… [Учитель физики, директор.]
– А, Паскаль, что ли? Вакуум.
– Во-во, вакум. Щас Перекусина придёть. А там во сколько начало? В девять, что ль – я уж не помню.
– Успеем. Тут баночка и ещё литров пять вина так называемого.
– Это какую я пил тогда, что ль? Крепкыя! А я тоже принёс четвёрочку!
– Да?! – засмеялся я.
– Чего смешного – у тебя, что ль, больше, а крепкость – градусов 60!
– Перекус тоже, может, принесёт.
– Да, принесёть – жди! Трепло твой Перекус, ни разу ещёща не приносил. Правда, правильно, что мы заранее задринчикаем, как ты говоришь, а то там-то тоже такие. А Гонилой – я его ненавижу!
– Тише, не ори, вон Перекус крадётся.
(«Метеорит»)Вечерело. Местность была болотистая; воздух влажный, пахнущий лесом и гнилью; земля, как губка, проминалась под ногами, выпуская на поверхность воду. Серые тучи комаров кружились над головами путников. Болота наполняли лес зловещим жалобным гудом и потаённым шёпотом камышей. Дорога петляла меж корявых, изуродованных болотной сыростью деревьев.
Наконец, студенты дошли примерно до того места, где обычно останавливались на ночлег. Не обмолвившись ни словом и едва сорвав с низких кочек по паре ягод морошки и клюквы, они пошли в так называемый настоящий лес.
(«Дневник»)Хоть банка и была старая-престарая, самогон из-за неё, вместо ожидаемого «аромата кофе», оказался чёрным и отвратным. Из закуски присутствовали только мои картофельные оладьи – вечинник (это, кстати, очень хорошая и питательная вещь). Вкус «вина» был муторным, отдавал металлом и гнилью. «Помнишь, Перекус, как ты последки выжирал с первой фляги?! Поддонник – что твоя глина, ничем не отличается! А ты ведь высасывал! На другой день весь день дрых и стонал от печёнки!» – придирался по своему обычаю Яха.
Так мы выпивали часа с два, а тем временем праздник уже начался, а мы, естественно, опоздали.
(«Настоящая любовь»)Первое мая праздновали дома у нового знакомого, всеобщего кореша и авторитета. Дом был большой, обстановка отнюдь не бедная. Родители уехали в город. На столе, кроме всего прочего, стояли три бутылки водки, две – самогона и ликёр для дам.
Всё как обычно, только Яна сидела, не прижавшись к хозяину дома, а поодаль, ближе к Слаю. «Жених» несколько раз протягивал к ней руки, пытался притянуть к себе, обнять. Но бесполезно. Она заговорила со Слаем. Выпили ликёру как друзья.
(«Дневник»)А мы, конечно же, немного припоздали. Девушки суетились весь день: Яночка не очень привязана к кухне, но тут таскались её сестрёнки – пять штук «мелких»! – и Леночка. Нас подождали с полчаса и начали, но пока неофициально. Гниль потаясь махнул с Каем, а Яна и Ленок – тоже отдельно и тайно. Потом повторили, потом нарисовался Зам, и они начали как положено. Девушки вынуждены были выпивать, опять нервничали, хотя особо непонятно почему: мы, отсутствующие, вроде не первой величины фигуры, деньги мы уж сдали, может, боялись, что мы прибудем пьянищие и испортим праздник.
Мы подходили, подчаливали, уже скорешившись – то есть обнявшись втроём и превратившись в одно слабоуправляемое целое, орали песни и просто матом.
(«Метеорит»)Путь был труден. Люди устали. Деревья теперь высились высоко над головами и стояли впереди чёрной непроходимой стеной. Ветви их могучих крон переплелись между собой, закрывая небо, обнажённые корни их цеплялись за ноги. Но молодые люди были романтиками, и не пугали их ни непонятные звуки, ни хруст веток, ни оханье совы.
Так шли они часа два по всё густеющему и темнеющему лесу. Вдруг увидели маленький костёр и решились подойти.
(«Дневник»)У самой оградки дома Яны, правда, замолчали. Выскочили две здоровые и несправедливые собачки. Яха их чуть не растерзал (а я их боюсь). Яночкина баня находилась около дома, во дворе, всегда в тени, во тьме, от неё сразу идут посадки из русских клёнов и боярышника. На лай собак вышел на свет Кай.
