Алонзо. Добрый боцман, мы полагаемся на тебя.
Шекспир. БуряЕдва иностранец оставил доверчивого портного, как его лицо утратило напряженность и приняло более спокойное и естественное выражение. Тем не менее казалось, что размышления не были для него ни привычкой, ни удовольствием. Ударив несколько раз тросточкой по сапогу, он легким шагом с рассеянным видом вышел на главную улицу. Несмотря на кажущуюся беззаботность, он не пропускал ни одного прохожего, не осмотрев его; порывистость, с которой он производил этот осмотр, свидетельствовала, что его ум был так же деятелен, как и тело.
Иностранец, всем своим видом показывавший, что он совершил длинный путь, не преминул привлечь к себе внимание содержателей гостиниц. Отказываясь от приглашений в самые лучшие гостиницы, он, как ни удивительно, остановился у дома, служившего сборным пунктом всех бездельников порта.
Войдя в общую залу этой таверны, как ее называли, хотя, вероятно, в Англии, ее претензии ограничились бы скромным названием кабака, он нашел помещение переполненным завсегдатаями. Приход гостя, вид и одежда которого говорили о том, что он принадлежит к более высокому классу общества, чем обычные посетители этого места, произвел некоторое волнение, но оно утихло, лишь только иностранец опустился на скамейку и потребовал, чего хотел. Хозяин, прислуживая ему, счел нужным извиниться особенно за одного человека, который находился в самом конце длинной и узкой залы и шумел больше всех, рассказывая, по-видимому, какую-то необыкновенную историю.
– Это боцман с невольничьего корабля в наружной бухте, сквайр, – прибавил достойный служитель Бахуса. – Этот человек провел не один день на море и видел столько чудес, что ими можно было бы заполнить целый том. Его называют Стариком Бореем, хотя настоящее его имя Джек Найтингейл.
Иностранец едва прикоснулся губами к поданному ему ликеру и повернул голову к рассказчику, которого можно было бы назвать вторым «оратором дня».
Рост этого человека превышал шесть футов, огромные бакенбарды закрывали нижнюю часть его мрачного лица с шрамом, неизгладимым следом глубокой раны, руки и ноги его были пропорциональны, на нем была матросская одежда. На шее у него висела длинная серебряная цепочка со свистком из того же металла. Не обращая, по-видимому, ни малейшего внимания на появление человека из общества более высокого, чем его слушатели, этот сын океана продолжал свой рассказ голосом, который, казалось, дала ему природа для контраста с его благозвучным именем[3]. Голос его напоминал мычание быка, отчего без привычки трудно было понимать отдельные его слова.
– Ну! – говорил он, показывая пальцем в направлении к горизонту. – Берег Гвинеи мог быть здесь, а ветер дул из этого места, порывами, как будто тот хитрец, который держит его в мехе, то пропускал его между пальцами, то заботливо завязывал его в мех двойным узлом. А знаешь ты, приятель, что такое этот мех?
Этот неожиданный вопрос был обращен к изумленному фермеру, уже знакомому читателю. С костюмом в руке, полученным от портного, он стоял и с интересом слушал рассказы боцмана, намереваясь пополнить ими свой запас историй, предназначенных для соседей.
Общий смех над Пардоном раздался в зале. Найтингейл многозначительно подмигнул окружающим и воспользовался случаем «освежиться», опрокинув себе в горло пинту рома с водой. После этого он продолжал:
– Может, и тебе когда-то доведется узнать, что такое береговой ветер, когда выпустишь руль благонравия. Шея дана человеку, чтобы держать голову над водой, а не для того, чтобы вытягивать ее. И когда тебя несет на мель искушения, следи за курсом и глубже опускай лот совести.
Затем он гляделся по сторонам:
– Итак, земля была здесь, как я уже сказал, и ветер дул там юго-восточный, а может быть, и юго-юго-восточный. Он то несся на нее, как кит на волне, то полоскал паруса. Я не люблю такой погоды, она слишком неустойчива для того, чтобы спокойно отбывать вахту. Я направился к корме, чтобы находиться поблизости, если кто-нибудь окажет мне честь и спросит мое мнение. Вы знаете, приятель, мои мысли на этот счет: вежливость – основное, человек обязан знать правила обхождения. Никогда не следует совать свою ложку в миску капитана, по крайней мере без приглашения, тем более что мое место спереди, а его – на корме. Я не говорю, на каком конце судна лучшая голова, на этот счет мнения различны, хотя люди, хоть что-нибудь смыслящие, укажут переднюю часть. Но я пошел к корме, чтобы быть наготове сказать свое мнение, если его спросят. Недолго я пробыл там, как случилось как раз то, что я предвидел: «Мистер Найтингейл, – сказал капитан, – а капитан человек обходительный, никогда не забывающий о своем благородстве, когда ему приходится говорить с кем-нибудь из команды. – Мистер Найтингейл, что вы думаете об этом клочке тучи на северо-западе?» – спросил он. «Право, капитан, – ответил я смело, потому что никогда не затрудняюсь с ответом, когда со мной говорят прилично, – право, капитан, ваша честь больше меня в курсе дела (что, конечно, чепуха, ибо по годам и опыту он по сравнению со мной сущий юнец), что ж, как мое мнение – убрать три марсели[4] и закрепить фок[5]. Торопиться некуда: Африка и завтра будет там, где сегодня. А чтобы не дать кораблю вертеться, у нас есть большой парус…»
– Вы должны были и его убрать, – вмешался откуда-то сзади решительный голос, хотя не такой грубый, как у красноречивого боцмана.
– Какой невежда говорит это? – надменно спросил Найтингейл, рассвирепев от такого дерзкого вмешательства.
