Иной раз кажется, что вся жизнь для некоторых людей проходит в сочинении адвокатской речи на Страшном Суде. Тут ведь что главное, факты не изменишь, не скроешь, можно попробовать подтасовать мотивы. Одна старуха купеческого рода, весьма далекая от христианского поведения в быту, садилась на даче за стол в саду, раскрывала Евангелие, – не читала, а просто сидела, полагая, что «Господь смотрить и видить, что сидить Глафира и читаеть Евангелие». На самом деле, это пример истинной веры, – Бога можно надуть, значит Он есть. Несколько сложнее дело обстоит с творчеством, которое в большой степени является жертвоприношением, но все же с некоторой надеждой просунуть наилучшую версию себя. Возможно, вся культура творится от страха смерти и Суда. Что и говорить, идея – конструктивная.
Страх перед Судом свойствен в основном мужчинам – среди образованных, и женщинам – среди необразованных. Забавно, что, живя, по существу, ужасной жизнью, в угаре вечной халтуры, с верещагинской пирамидой на совести, дурно-дурно живя, люди боятся какого-то еще, дополнительного Наказания. Мало им кажется ежедневной расплаты за грехи. Боятся другой логики, ног, «подобных халколивану», неизвестности? А там коррумпированные архангелы, особо не вникая и зная, что все грешны с головы до ног, а если не слишком порочны, то уж гордыни-то, гордыни… А потому можно прописать адские муки не глядя, ну, хотя бы за то, что цветы нерегулярно поливал(а), а что мать умерла в инвалидном доме, можно и не подколоть к делу, забыть. Все равно – приговор поглощает все. Хотя, кто мать сгноил, обычно очень пунктуальны с рассадой. Время-то одно, приходится выбирать, в чем схалтурить. А Суд – за халтуру.
Мрак в конце прогресса
Как вдруг может стать понятен забытый Гоголь – не по памяти, а по чувству. Душно-душно-мне! В этом все дело. Мы страдаем из-за постоянного развития неодушевленного мира на фоне полнейшей законченности человека. Ну, что дает прогресс – только страх, что все – не так. Мы ограничены, ограничены безусловно. Новое в человеке? Что же в нем новенького? Гомосексуализм, наркотики, толерантность вместо шовинизма? Нет, в других интерьерах и терминах – все было. Ощущения исчерпаемы – от никакого через еле ощутимое и слабое до сильного и потрясающего все существо. Все, больше ничего. Мы – конечны. Двадцать аминокислот, четыре азотистых основания, обеспечивающие разнообразие живого. Конечное число нейронов. Что в них ни напихай. Поэтому человеку всегда чужд прогресс, и он еще хуже становится, прогуливаясь все с тем же хером среди достижений науки и техники, или испортив воздух, сидя за компьютером, а не у костра. Откуда мы взяли, что, полетев на Марс, мы станем другими? Мы так же будем бояться, злиться, чесаться, опухать и, главное, – всегда ждать, при любом действии и событии мы будем первобытно ждать, – когда же это все кончится? Когда кончится наваждение и все станет просто. Мы приняли неизвестность за бесконечность – математики попутали, жиды обманули.
И одинаково страшно, когда просто во мраке не знаешь, куда ставишь ногу, или центральный компьютер накрылся и гиродин остановился, и батареи потеряли Солнце. Вера – это уловка, приручение неизвестности, тоже, кстати, в силу ограниченности наших параметров, – единственная возможность преодоления Страха перед Неизвестностью.
Вырваться некуда. Ввысь? Там все завалено – космическая помойка. Куда убыть? Вглубь себя? Но там мы упремся в свои ограниченные возможности. И только недолговечность нашей жизни и оскудение в конце, если она окажется длинной, мешают «объять необъятное». Только недолговечность, только смертность и тупость делают этот мир таинственным.
Может быть, лучшие умы, продвиженцы духа, религиозные философы, священные тексты – помогут? Но они все – о том же, только на утраченном языке.
Что делать?
Представьте себе, что происходит нечто и не заметить уже поздно, невозможно, стыдно. Что делать? Что никто не виноват и все виноваты – уже как бы давно усвоено. Но это куриное всполошение, этот искренний короткий всплеск, что что-то надо делать – принять участие, помочь, короче, ринуться, – это чувство неизменно возникает. И что же? За исключением тех случаев, когда вы успеваете не задавить, удержать от прыжка с моста, даже, если повезет, вытащить утопающего, – очень мало найдется возможностей поучаствовать кратковременно. Ну, там, благодарность до гроба самому себе – не в счет. А так ведь даже подобранный котенок, если и дальше думать о его благополучии, а не всучить кому попало, будет жить лет 15, даст бог, будет болеть, выпадать, пропадать, кушать, писать, какать, а то еще будет не писать, или не какать, или не там, будет облезать и страдать, если у вас нет для него дачи на лето, и т.д. и т.п. Я уж не говорю, какие непосильные проблемы влечет за собой бесшабашное, а часто и тщеславное решение поучаствовать в жизни нуждающегося в помощи человека.
А ведь и кроме таких забавных ситуаций, как в песне «Пионера вдове стало жалко…», очень часто становится жалко, безумно жалко, непосильно. Что же делать все-таки с бездомными собаками, несчастными грязными голодными детьми, брошенными стариками? Что делать, наконец, с циничной сволочью, не учитывающей существования других живых людей, что делать с властью, не щадящей подданных, ни в грош не ставящей их жизни, что делать с тупыми жестокими вооруженными скотинами – подручными и жертвами власти? Что делать, чтобы мир не был устроен так?
Делать нужно только одно и самое главное – жертвовать. Сделано вообще ровно столько, сколько пожертвовано. Чем, скажете вы? Чем-чем – жизнью: временем, силами, сном, «своими интересами», безмятежностью, страстями, пороками, принципами, привычками, идеалами, вкусами, «возможностью побыть наедине со своими мыслями» – короче, любым балдежом. Разве что вы балдеете от исполненного долга… Эгоисты все как один, вот только одним для утешения нужен комфорт, а другим подавай чистую совесть. Этим горе-эгоистам хорошо известно, сколь недостижимо это самое чувство исполненного долга. Разве можно сделать достаточно для тех, кто от тебя зависит? Все будет и мало, и не совсем то, и не совсем так. Одной решимости типа «Орленок, орленок!» недостаточно. Абсолютная необходимость жертвы очевидна. Так что все эти агнцы, преданные закланию, суть наглядное пособие по небесной механике, которая неизменна. Это не сказка, а рецепт.
Просто, увы, от наших частных локальных усилий до разрешения любой проблемы – дистанция огромного размера. И тем не менее – делать, делать и делать – за счет своих интересов, за счет них, родимых. Ибо не только такие очевидные последствия халтуры (неделанья и нежертвования) властей, например, можно привести, как забастовки, голодовки, теракты и другие социальные взрывы, но, я думаю, даже землетрясения, ураганы и прочие тайфуны без особой мистики можно рассматривать как наказание за халтуру.
