А после вбрасывания мячик опять откатился ко мне, и я шарахнул по воротам с прежней силой – не со злости, а просто не видя другого решения. Тут уже слово «гнида» Родиончик проорал с обидой и восхищением: «Девяточка! Что, козлины, башками вертеть не научились?»
Играли до двадцати пяти, так что матч кончился и все замерзли и пошли в гастроном пить сок. Родиончика дважды грозили выгнать из магазина за нецензурные выражения, и он заметил: «Да… Все на свете видел, но чтобы из винного отдела за мат гоняли – слышу в первый раз!» Соки в стеклянных конусах действительно продавали в винном отделе. А о предстоящей вечером трансляции сказал мрачно:
– Да ясное дело, просрали! Как всегда – Михайлов – Петров Пихайлов – Метров, Дроздецкий – Звездецкий, Балдерис – Долбалдерис – и вдруг чик-чирик-кукареку – Ги Лефлер и коленвал вам в очко, дорогие товарищи!
Играть больше не хотелось. Расползлись по домам. «Зорька» кончилась. Солнце вошло в короткий зимний зенит.
Первая тайна Юрия Львовича
Я вовремя пришел домой. Позвонила мама:
– Андрюнюшка, ты не скучаешь?
– Да нет вроде… – сказал я с одышкой.
– А что у тебя с голосом?
– Да еле успел к телефону… Заснул! – быстро изобрел я ответ.
– Ой, а дома же совершенно нечего есть. Слушай, а ты до «четверки» добежишь? У нас на студии тепло, и в буфете хоть что-то. Надя говорила, будет борщ и бифштексы рубленые…
Через полчаса езды в теплом автобусе я был в буфете и занял очередь на всю художественную редакцию. У нас за получкой и в буфет очереди занимали корпоративно – операторы, киногруппа, гараж, звуковики, видеозапись, редакции…
Поддержать меня пришел Юрий Львович Хорош. Мой самый любимый режиссер и вообще – удивительный человек. Кругленький, в клетчатом пиджаке и очках он выглядел как иностранец. Нас связывала давняя дружба, если так можно выразиться. Мы дружили с моих трех лет.
Я частенько торчал у мамы на студии, знал все кнопки на режиссерском пульте, умел крутить «рога» у всех павильонных камер. А все Юрий Львович. Он мне разрешал все трогать на трактах – репетициях. Когда я был совсем маленький, то звал его «Юрий Львовович», и он очень радовался.
И что был за человек! Он родился в Харбине и после школы не мог позволить себе учиться дальше, так что некоторое время работал в советском представительстве счетоводом. Частенько он уличал повара представительской столовки в мошенничестве – валютный курс все время колебался, и этот повар проявлял отнюдь несоветскую оборотистость при покупке продуктов на рынке. Когда Юрий Львович приходил с очередной жалобой, тот серьезно смотрел на него, качал головой, затем вынимал из плиты противень с горячей выпечкой, сворачивал бумажный кулек, клал туда пирожок с мясом и говорил:
– Юрочка! Вот тебе пирожок, милый мой. Вот тебе пирожок. Что – мало? Вот два. И иди отсюда!
Юрий Львович играл в Харбинском русском театре. Он видел живого Шаляпина, живого Вертинского и кого только еще ни встречал…
Когда русский Харбин кончился, Юрий Львович украл себе жену. Свою невесту, точнее говоря. Тетя Лия вместе с родственниками собиралась в Америку. Юрий Львович разубеждал ее: «Лиечка! Единственная страна, где ты сможешь чего-то добиться, если у тебя нет денег, это Россия!» Родителей и саму Лиечку довод не убеждал. Ее решили увозить поездом до какого-то города, откуда шел пароход в Америку…
Маленький Юрий Львович, тогда еще и худенький, попросил двух приятелей приподнять его, чтобы в последний раз обнять любимую через окно трогающегося вагона… – и вытянул ее наружу. Впрочем, почему-то мне кажется, что она не слишком сопротивлялась.
В России он стал режиссером. Сначала поработал в театре в Минусинске (дальше не пускали), потом – на телевидении в Мурманске, а оттуда уже перебрался в Петрозаводск. Он знал несколько языков, переводил книги с английского и французского. Его телеспектакли дважды шли на весь Союз в прямом эфире. И такое ведь было тогда! И такое было!
На телевидении тогда были строгие правила: приходить надо было в девять, а уходить в шесть. Плевать, что нужные книги все под рукой дома, а думать лучше в привычном уютном кресле. Вам предоставлены столы и стулья! И даже авторучки!
Иногда формально подчиненный моей маме Юрий Львович подходил к ней и говорил: «Анечка! Тут рядом в “Строителе” идет фильм с интересной операторской работой, который мне надо бы посмотреть… Нельзя ли мне часа в три уйти? Я и Андрюшку с собой возьму, ему интересно будет!» Отпустить режиссера посмотреть нужный для работы фильм – это производственная необходимость. Мама и так бы отпустила, но тут у нее была еще и железная «отмазка» для начальства повыше.
Он брал меня с собой, и мы шли в кино. И смотрели всегда один и тот же фильм. Какой? Ну ладно, не спешите! Всему свое время.
Мы уже сидели за столом и ели борщ, ждали своей очереди рубленые бифштексы. Юрий Львович хитро посмотрел на меня:
– Андрюшка, что ты так нервничаешь?
– Так хоккей…
– Скажи, ты сторонник неожиданных сюжетных ходов или предпочитаешь произведения с открытыми финалами?
– Ну как… Если кино, то с неожиданными. А вот хоккей…
– Да, это слишком сильная страсть. Все взволнованы. (На нас уже искоса поглядывали, не знает ли чего Юрий Львович.)
Мы доели бифштексы, допили чай и вышли в пустой коридор. Вдруг Юрий Львович сурово на меня посмотрел и сделал руками несколько таинственных пассов, как волшебник, что-то пошептал, закатил глаза и с совершенно закрытым ртом застыл, а рядом зазвучал странного тембра голос:
– С самого начала всех ждет удивительное происшествие! Появится тот, кого не ждали! Он сделает чудо! А счет…
Голос стих.
Юрий Львович осмотрелся, не идет ли кто, и взмолился чуть не со слезами на глазах:
– Но всемогущий джинн, вы же видите, как мальчик волнуется! Нельзя же так, в самом деле!
Он закрыл рот, а голос снова заговорил:
– Ну если мальчик волнуется… Да успокойся, милый, сборная СССР победит, шесть-ноль!
Я обиделся. Во-первых, судя по игре в двух первых матчах, такой счет казался невозможным. Во-вторых, я понимал, что Юрий Львович с этим голосом просто показал какой-то фокус и смеется надо мной. Так я в первый и последний раз на него обиделся. Но он неожиданно обиделся тоже:
– Андрюшка, верить или не верить джинну, хотя он и всемогущий, – это дело твое. Но не поверить мне… Это не по-дружески и просто нехорошо…
Тут его позвали на тракт, и несколько часов я таил обиду.
Да, о кино. Как-то мама спросила меня, какой фильм мы смотрели на этот раз с Юрием Львовичем, и я ответил с гордостью:
– «Великолепную семерку»!
– А в прошлый раз?
– Тоже! Мы всегда ее смотрим, если где-то идет!
