Вождь, державшийся, по крайней мере, столь же важно, как Матвей Струкс, приблизился к европейцам и потрогал всех по очереди за нос. Русские восприняли этот жест серьезно. Англичан он несколько покоробил. Тем не менее, согласно африканским обычаям, такой жест означал торжественное обязательство оказать европейцам гостеприимство.
Завершив свою церемонию, Мулибахан удалился, не произнеся ни единого слова.
— А теперь, когда мы стали натурализованными бечуанами, — сказал полковник Эверест, — давайте займемся, не теряя ни дня, ни часа, нашими делами.
Ни дня и ни часа действительно потеряно не было, и все же (ведь организация подобной экспедиции требует стольких хлопот и содержит столько мелочей) комиссия подготовилась к исследованиям не раньше первых чисел марта. Впрочем, пока не закончился сезон дождей, их и не стоило начинать. Зато потом вода, наполнив подземные резервуары, станет драгоценным источником жизни для путешествующих по пустыне.
Отъезд назначили на второе марта. В этот день весь караван, поставленный под начало Мокума, был готов выступить в поход. Европейцы попрощались с миссионерами Латтаку и в семь часов утра покинули селение.
— Куда мы идем, полковник? — спросил Вильям Эмери в тот момент, когда караван миновал последнюю хижину селения.
— Все прямо и прямо, господин Эмери, — ответил полковник, — пока не найдем подходящего места для постройки базиса[115].
В восемь часов караван перешел через невысокие, покрытые низкорослыми деревцами холмы, со всех сторон окружавшие Латтаку. И перед взорами путешественников раскинулась пустыня, со всеми ее опасностями и тайнами.
Глава VI, В КОТОРОЙ ЗНАКОМСТВО ДОВЕРШАЕТСЯ
Конвой под командой Мокума состоял из ста человек туземцев. Все они были бушменами — людьми трудолюбивыми, не раздражительными, не строптивыми, способными переносить любые лишения. Когда-то, до появления здесь миссионеров, бушмены пробавлялись лишь убийствами да грабежами, расправляясь обычно со своими противниками, когда те спали. Миссионерам удалось немного смягчить их дикие нравы: и все же эти туземцы и по сей день время от времени грабят фермы и уводят скот.
Десять повозок, похожих на ту фуру, которую бушмен доставил к Моргедским водопадам, составляли гужевой транспорт экспедиции. Две из них представляли собой нечто вроде домов на колесах, и, предлагая определенный комфорт, они должны были сослужить хорошую службу в лагере европейцев. Таким образом, за полковником Эверестом и его спутниками следовало жилище, сделанное из дерева, хорошо укрытое брезентом, снабженное спальными местами и всем необходимым для туалета. В местах лагерной стоянки благодаря им к тому же экономилось время, необходимое на установку палатки, поскольку это жилище прибывало к месту уже собранным.
Одна из таких повозок была предназначена для полковника Эвереста и двух его соотечественников — сэра Джона Муррэя и Вильяма Эмери. Обитателями другой повозки были русские — Матвей Струкс, Николай Паландер и Михаил Цорн. Еще две, выполненные примерно по тому же образцу, принадлежали пятерым англичанам и пятерым русским, составлявшем экипаж судна «Королева и Царь».
Корпус и машину самоходной барки, разобранной на части и погруженной на одну из фур, тоже везли за путешественниками через всю африканскую пустыню. На континенте есть много внутренних озер. Некоторые из них могли оказаться на пути возможного следования научной комиссии, и тогда судно весьма бы пригодилось.
Другие повозки везли инструменты, продовольствие, вещи путешественников, их оружие, боеприпасы, приборы, необходимые для проведения запланированной триангуляции, — такие, как портативные пилоны[116], сигнальные столбы[117], фонари, подставки для измерения базиса треугольника и, наконец, вещи, предназначенные для ста человек конвоя. Провизия бушменов состояла в основном из «biltongue» — мяса антилопы, буйвола или слона, разрезанного на длинные полоски и высушенного на солнце или умеренном огне, которое может сохраняться в течение нескольких месяцев. Такой способ приготовления мяса сокращает потребление соли и очень распространен в тех районах, где испытывается недостаток в этом полезном минерале. Что касается хлеба, то бушмены рассчитывали заменить его различными плодами и корешками, ядрами арахиса[118], луковицами некоторых видов мезембриантенума[119]— таких как местный инжир, каштаны или сердцевина разновидности саговой пальмазамии[120], которая так и называется «кафрским[121]хлебом». Эти запасы провизии растительного происхождения должны были пополняться по дороге. Что касается живности, то и о ней подумали организаторы экспедиции, поручив охотникам каравана прочесывать леса и долины, которые встретятся на их пути. Кстати, последние с необычайным искусством владели своими луками из дерева алоэ и своими «ассагэ», напоминающими длинное копье.
В каждую повозку впрягли шесть быков капской породы — длинноногих, ширококостных и большерогих — с помощью упряжки из буйволиной кожи. Тяжелые повозки, эти неуклюжие образцы первобытного гужевого транспорта, могли не бояться ни крутых склонов, ни оврагов и передвигаться если не быстро, то надежно на своих массивных колесах.
Что касалось верховых животных, предназначенных для самих путешественников, то в караване имелись маленькие лошадки испанской породы, черной или сероватой масти, вывезенные в капские земли из Южной Америки, — добрые и выносливые животные, которые очень ценились в этих местах. Расчет делался также и на полудюжину таких представителей отряда четвероногих, как домашние «couaggas» — разновидность тонконогих ослов с крутыми боками, рев которых напоминает лай собаки. Эти «couaggas» должны были пригодиться во время коротких вылазок, связанных с геодезическими операциями, чтобы перевозить инструменты и приборы там, где не смогут проехать тяжелые повозки. И только бушмен Мокум, составляя исключение, с грацией и необыкновенной ловкостью гарцевал на великолепном животном, вызывавшем восхищение сэра Джона Муррэя, большого знатока. Это была зебра, шкура которой, испещренная поперечными коричневыми полосами, отличалась несравненной красотой. Она была высотою в холке четыре фута и семи футов от пасти до хвоста. Это недоверчивое и пугливое животное не стерпело бы на себе никакого другого всадника, кроме Мокума, сумевшего приручить его.
