— Вот… возьми мой, — сказал он, пододвигая к ней свою тарелку с нетронутым десертом.
— А ты разве не хочешь?
— Нет. Наелся. Я же заказал фирменное блюдо, помнишь?
К тому лее я лучше посмотрю, как ты будешь есть.
Энни подцепила ложкой завиток взбитого шоколада с его тарелки и отправила в рот.
— Ух. Обычно я не готовлю десерт дома. Это чудесно.
Она съела его тирамису с таким же наслаждением, с каким расправилась со своим собственным, и наконец откинулась на спинку стула, прикоснувшись пальцами к животу. Макс знал, что этот жест означает просто «я наелась», но он также привлек внимание к стройным линиям се тела, подчеркнутым элегантным платьем. Энни вздохнула.
— Теперь я чувствую себя абсолютно сытой. Спасибо. Ты часто здесь обедаешь?
— Что? — встряхнулся Макс. — Иногда. У тебя… ты не покупала этого платья в прошлое воскресенье. Ты снова ходила по магазинам?
Замечание, прозвучало банально, он и сам это знал, но мозг отказывался подчиняться ему в данный момент.
— Да. — Энни сделала глоток кофе. — Я понимаю, оно слишком нарядное, — пробормотала она, опуская глаза на мягкий бархат. — Но не смогла удержаться. Я знаю, что тебе нравятся более элегантные рестораны, чем те, что вокруг Митчеллтона. Мне нужно было соответствовать.
— Думаешь, твой учитель или шериф будут водить тебя в хорошие рестораны?
Ее щеки слегка порозовели.
— Я не это имею в виду. К тому же они еще не мои, и вообще я хочу, чтобы…
Она взволнованно замолчала. Макс нагнулся вперед.
— Да?
— Я хочу полюбить, — тихо сказала Энни. — И хочу, чтобы это было взаимно. Я уже говорила тебе.
— Верно.
Энни не понимала, почему Макс все время так напряжен. Вечер проходил прекрасно, и, кажется, она не сделала и не сказала ничего неправильного, по крайней мере он не отметил никаких ошибок с ее стороны.
Официант положил чек на стол и задержался, чтобы одарить Энни теплой улыбкой.
— Вам понравился десерт, мисс?
Прежде чем она успела ответить, Макс швырнул на стол кредитную карточку.
— Вот, — буркнул он, отвлекая внимание официанта.
— Да, сэр.
— Боже, Макс, ты ведешь себя, как медведь с больной лапой, — побранила его Энни, когда они вновь остались одни. — Если ты не хотел никуда ехать сегодня вечером, то должен был позволить мне приготовить ужин. Я же предлагала.
Макс мрачно покосился на нес.
— Мне просто не нравится, как этот парень на тебя смотрит.
— Он просто ведет себя вежливо, вот и все.
— Все время вертеться около и не сводить глаз с твоей девушки — это разве вежливо?
Ее глаза расширились от удивления. Если бы это был не Макс, а какой-нибудь другой мужчина, она могла бы поклясться, что он ревнует. Но это был именно Макс, и он никогда не стал бы ревновать. По крайней мере — ее.
Наконец она рассмеялась.
— О, я поняла. Мужчины часто ревнуют к официантам?
Макс на несколько секунд оторопел, сообразив, что Энни считает его поведение очередным уроком для нес, и не зная, радоваться ее невинности или огорчаться.
— Случается, — ответил он.
— И как я должна себя вести?
Что ей ответить? Не то чтобы с его стороны это была ревность… в прямом смысле слова. Макс предпочел проигнорировать укол совести.
— Ну… — Он растерянно замолчал.
Энни с озорной улыбкой наклонилась вперед и провела указательным пальчиком по его запястью и тыльной стороне ладони.
— Прости, Макс, — вкрадчивым голосом промурлыкала она. — Я не заметила, что он ведет себя как-то по-особенному. Не злись. — И, наморщив нос, испортила весь чувственный эффект: — Черт, глупо звучит. Надо потренироваться.
Макс понаблюдал за ее пальцем, все еще чертившим круги на его коже. Нет, ничего она не испортила. На него как будто набросили невидимую сеть, он всем телом чувствовал прикосновение Энни. Если она проделает такое со своим шерифом или учителем, они потащат ее из ресторана прямо в постель. Должно быть, он был слеп, если раньше не замечал, какой она лакомый кусочек с сексуальным телом и очаровательной улыбкой.
— Ты все правильно сделала, — пробормотал он.
— Я сто лет не была в Старом Сакраменто. Давай пройдемся? — предложила Энни, когда они вышли на улицу.
Макс предложил ей руку, и они пошли по широкому тротуару. Солнце уже село, и небо на западе было лишь слегка озарено его последними лучами. Однако расположенные вдоль дороги старинные фонари и полосы белого света из двориков освещали улицу.
— Я не понимаю… если женщина идет с тобой на свидание, это значит, что ты ей нравишься, и разве имеет значение, что кто-то еще обращает на нее внимание? — спросила Энни, когда они ступили на мощенную дорожным кирпичом улицу, ведущую к набережной.
Неровная поверхность затрудняла ходьбу в новой обуви на каблуках, и она внимательно смотрела себе под ноги.
— Мужчины — собственники, — признал Макс. — Но это свойственно не только им. Женщины тоже ревнуют.
Женщины тоже ревнуют.
Энни задумалась над этим и поняла, что у нее руки чесались бы надавать пощечин любой симпатичной официантке, которая попыталась бы заигрывать с Максом. Ей совсем не нравилось, когда женщины в магазинах флиртовали с ним, хотя вряд ли их можно было винить за это. В нем чувствовалась сила, в его внешности было что-то захватывающее.
Конечно, у нее нет никакого права ревновать Макса, к тому же он не собирается ни на ком жениться. Он классический холостяк, всецело удовлетворенный этим своим положением. Их дружба может длиться до конца их дней без появления жены, к которой пришлось бы ревновать.
Отвлеченная своими мыслями, Энни не заметила, как ее каблук попал на неровный край кирпича, и споткнулась. Не успела она восстановить равновесие, как Макс подхватил ее.
У Энни сжалось сердце.
Ситуация получилась идеальной для поцелуя, но она не могла ни о чем думать, чувствуя, что се тело от груди до колен прижато к нему. И его руки… одна из них держала ее за талию, окончательно лишая способности мыслить, другая обхватывала плечи.
Казалось, прошли часы, пока они стояли, прижавшись и уставившись друг на друга, пока наконец Макс не промямлил что-то невнятное и не отпустил ее.
— Это… ох, спасибо, — проговорила она и рассмеялась, но смех был вымученным.
Воистину, Макс был последним из тех, к кому ей следовало обратиться. Ей не нужны чувства, способные разорвать ее сердце на части. Она мечтает о любви, нежности, уверенности в будущем — а не об уходящей из-под ног почве.
