Ирка сыронизировала тут же, что называется, в одно легкое касание:
— Когда ты опять поведешь себя так, что мне придется искать утешения у моей единственной и горячо любимой родственницы.
Это ж надо! И Эльза Густавовна немедленно отреагировала, восхищенным и влюбленным взглядом уставившись на племянницу. Да что они, сговорились? А может, подумал он, согласиться с ними? Чем он рискует? Ну посидит, посочувствует, в конце концов, как вежливый иностранец, послушает, а вдруг и совет какой-нибудь возникнет? Жалко, что ли?
На деле ж оказалось все не так просто.
Они хорошо прогулялись по Майори до Викторияс-йела, в двух шагах от Дзинтари. Тетка, подозревал Турецкий, вела их, как Сусанин, какими-то боковыми улочками, а не центральным проспектом, рассекавшим напрямую все маленькие городки-поселочки прелестной Юрмалы. Выяснилось, что Эльза Густавовна нарочно выбирала тенистые улочки, чтобы родные ей люди — вот и Турецкий, наконец, угодил в родню! — не испытывали неудобства, раз уж сами вызвались помочь! «Сами вызвались, — хорошо сказано!» Не важно, прогулялись-то действительно прекрасно. Ибо, ставя перед собой всякий раз единственную и благородную цель — достичь полнейшего примирения с Иркой, — Турецкий как-то забывал про то, что Юрмала — это действительно набор прелестных городков, а не один только бесконечный пляж вдоль мелкого моря, знаменитый своими горячими дюнами и наглыми чайками.
Шагая рядом с супругой, Александр Борисович старался не думать о том, что по этим самым улочкам он, если подумать, не так уж и давно, бродил с прекрасной женщиной, которой, — увы! — уже не стало на свете. Сам же ее и хоронил, найдя и обезвредив ее убийцу. Горькие воспоминания. Ирка знала об этой истории, правда, о многом не догадывалась, и, слава богу, все ведь давно уже в прошлом…
От кого-то слышал фразу: не ходи по местам прежней любви. Ничего хорошего не поимеешь, кроме душевного расстройства. И то, если оно способно принести хотя бы щемящую жалость к утерянному времени. В минусах, говорят, тоже имеются, если подумать, свои плюсы.
Ирина видела, что мужу несколько не по себе, и думала, что это связано с их непрошеным визитом. И она шепнула Шурке, что он зря напрягается, от него действительно ничего не требуется, никаких моральных жертв или издержек, просто она счастлива, что хорошо прогулялась с ним, а когда это было в последний раз, и не упомнить! Наверное, правильно, незачем было упрямиться: ведь из таких незаметных мелочей порой и складывается семейное согласие, которое в результате приводит к… А к чему оно приводит, они оба прекрасно понимали, обмениваясь многозначительными ухмылками. «Ирка все-таки молодчина, — думал он. — Умеет восстановить необходимый потенциал…»
Ада Морисовна оказалась вполне еще жизнеспособной пожилой женщиной, для которой смерть дочери явилась тяжелейшим, но, к счастью, не смертельным ударом. Она поздоровалась и в дальнейшем разговаривала нормальным, достаточно спокойным тоном. Правда, теткина соседка шепнула подруге Эльзе, а та, в свою очередь, Ирке, что показное спокойствие стоит Адочке огромных нервов и усилий, — сегодня уже дважды вызывали врача. Поэтому желательно, чтобы ее не мучили долгими расспросами. Понятное дело, иначе какого черта тогда тащились сюда через весь городок?
А дальше произошло событие, которое никак не мог предвидеть Турецкий. Раздалась трель дверного звонка, хозяйка вышла, чтобы открыть дверь, и в комнату, к изумлению Александра Борисовича, вплыл, переваливаясь, как огромная утка на мягких ногах, никто иной, как Лазарь Дорфманис! Тот самый, о коем Александр еще недавно поминал, советуя обратиться к нему за советом. И, судя по реакции хозяйки, он здесь уже не впервые.
Увидев Турецкого, адвокат сперва растерялся, но тут же несказанно обрадовался, хотя его радость могла показаться не совсем уместной в данной обстановке. Он не понимал, разумеется, что привело Турецкого в этот дом, однако сам факт его присутствия был для Дорфманиса, несомненно, явлением положительным. Он улыбался.
Александр представил Лазаря своей супруге, подчеркнув последнее слово, чтобы Лазарь не ляпнул бы чего-нибудь по простоте душевной. Но Дорфманис, в знакомом уже Александру Борисовичу, роскошном деловом костюме от Армани, в своих привычных золотых очочках и при галстуке-бабочке, был реальным воплощением вежливости и достатка, — умного и благородного. Он «приложился» к Иркиной ручке, красноречивым взглядом показав мужу, что в полном восторге от немыслимого — ничуть не лукавя! — совершенства его жены. Ирина засияла. Турецкий мимикой показал, что абсолютно разделяет оценку Лазаря Иосифовича.
Словом, церемония быстро закончилась, и Лазарь приступил к своим обязанностям, ради которых и прибыл сюда. Воспользовавшись присутствием коллеги, которого глубоко уважал, он кратко изложил суть дела, за которое взялся по договору с руководством театра. И эти обстоятельства привели его в дом покойной актрисы, чтобы выяснить, что и каким образом произошло. Очевидно, заявил он, все проблемы в некачественных препаратах, что доказать будет очень трудно. Поэтому ему необходима максимальная помощь всех лиц, которые хорошо знали Лору Генриховну и могли бы сообщить любые сведения, относящиеся к процессу ее похудения, приведшему, как следует понимать, к смертельному исходу. Да, это муторная работа, сбор улик, но, в конечном счете, выполнимая.
А присутствие Турецкого в доме его обрадовало еще и потому, что коллега, по глубокому убеждению адвоката Дорфманиса, с его блестящим аналитическим умом и оперативными способностями, несомненно, сумел бы оказать серьезную помощь, если бы захотел.
Вывод был несколько неожиданным: что значит — захотел бы? Другая страна, другие законы!
Все так, возразил адвокат, но типы преступлений-то одинаковые. Неужели в практике Александра… Саши, не встречалось ничего подобного? Преступления, как известно им обоим еще с давних, советских времен, границ не имеют и не признают. И Лазарь, полагая, что относительно недавние подвиги его московского коллеги здесь, в Юрмале, никому не известны, немедленно начал повествовать, как Саша расследовал вместе с ним, адвокатом Дорфманисом, обстоятельства трагической смерти, а по сути, хладнокровного убийства гражданки Латвии. И при этом Саша самолично, несмотря на протест начальника оперативной группы, предпочитавшего не брать преступника живым, ввиду оказываемого тем вооруженного сопротивления, вышел один на один с убийцей и сумел-таки взять его живым. Там такая стрельба поднялась! Даже опытные оперативники решили, что оба они — и Турецкий, и преступник — уже не выйдут из заколоченного дома живыми. Ан, вот как! Потом подсчитали, что задержанный выпустил в Сашу десять пуль и ни разу не попал, а ведь стрелок был очень опытный. А Саша выстрелил только один раз, просто выбил пистолет из рук бандита-рецидивиста и потом дал ему по морде. Хорошо врезал, оперативники были в восхищении. Вот это — настоящая работа, говорили они потом.
Но больше всего тогда и самого адвоката, и его помощника, и даже тех же оперативников потрясло то, что, когда Саша разблокировал, наконец, дверь и вышел из дома, он сказал, возвращая пистолет его хозяину: «Постарайтесь, молодой человек, никогда не стрелять в живых людей. Это ужасно противная работа!» Так вот эта его фраза теперь здесь у всех, что называется, «на слуху»…
