Всё утро у своего лотка с румяными пирогами она бойко рассказывала всем желающим подробности вчерашнего происшествия, не забывая при этом отвешивать щедрые подзатыльники двум сынишкам – погодкам Бусту и Тулу, как всегда затеявшим возню под ногами покупателей.
И совершенно бесспорным доказательством Дроновой гибели – тут пускалась щедрая слеза, сдабриваемая не менее щедрой порцией горьких вздохов и поглаживаний по светлым головам «моих бедных, бедных сиротинок», способная растопить самое суровое сердце и открыть самый толстый кошелёк (весь Гудвуд был, естественно, в курсе, что чёрный, как ворон Дрон никаким местом не приложился к их появлению на этот свет) – являлся, найденный у мальчишки нож, с которым Дрон – примите Боги его душу – не расставался никогда и ни в каком состоянии.
Зуб неожиданно напомнил о себе дёргающий болью, и Хортон снова поморщился. «Шкуру спущу! С живого! Боги Вечные, когда же он появится, свинец ему в глотку!» Не скрывая своего раздражения, вейстор ещё раз глянул на служителей обители, уже входивших в главные ворота его дома.
Он терпеть не мог салвина Кадура, умного и скрытного фанатика с хорошо подвешенным языком, именем Богов Истинных совавшего свой нос во все дела вейстора. Хортон был абсолютно уверен, что за его спиной Кадур настраивает против него Улафа, чему всячески содействует его любимая жёнушка Арела, в последнее время как-то внезапно и сильно ударившаяся в религию.
Ему было крайне неприятно вспоминать, что два дня назад он, мучимый первым приступом зубной боли, в этом самом зале легко дал себя уговорить на кровавую жертву в лице шавана, случайно подстреленного в дальнем лесу. В итоге, всё вышло так, как и должно было выйти.
Повернувшись, его милость, вейстор Прилесья и господин Гудвуда, направился к своему креслу.
Никита
– Эй, мальчик! Мальчик! Ты живой?
Слова пробивались сквозь сон, но Никита не понимал их смысла. Ему не хотелось выныривать в мир из уютного тепла, где мама только что принесла ему горячий чай с лимоном и, ласково гладя тёплой рукой по щеке, сказала: «Сынок, я на работу. Больше пей, и не вздумай выходить на улицу…»
– Эй! Ты чево молчишь?
Никита открыл глаза. Вокруг было темно. От лежания в неудобной позе всё тело занемело, а шея ужасно болела. Откуда-то неприятно пахнуло холодом, и Никита вспомнил все. Он сел рывком, цепь загремела.
– Ой, живой, кажется! На, поешь. – К ногам Никиты что-то упало.
– А ну, пошла оттуда! Ах ты дрянь!
Вверху что-то пискнуло, предмет, закрывавший окошко, мгновенно исчез. В комнате стало светлее, и Никита увидел у своих ног пирожок. Со скоростью атакующего ястреба рука схватила угощение, и мальчик тут же впился в него зубами. Пирожок был не первой свежести и сильно подгорел с одного бока, но ничего вкуснее Никита в жизни не ел.
Проглотив еду, он огляделся. Комната была пуста, если не считать кучи тряпок, служивших ему постелью, да кувшина, стоявшего в углу слева от него. Никита встал, согнувшись под тяжестью цепи, и заглянул в кувшин. Тот был пуст. В правом углу у самой стены Никита заметил в полу небольшую дыру, из которой весьма неприятно пахло, и которая, по-видимому, служила местным пленникам туалетом. На этом все удобства номера люкс на одну персону заканчивались.
Никита снова уселся на кучу и постарался плотнее закутаться в тряпье, пытаясь хоть как-то спастись от сырости и холода. Задрав голову и уставившись на светлый квадрат окошка, он задумался. Ситуация была, мягко говоря, неприятная.
«Ну, Никитос, вляпался ты по полной! Тухнешь в вонючей дыре у маньяков – убийц, зависнувших в каком-то диком средневековье… и это в Подмосковье-то!! Полный абзац! Расскажу пацанам – не поверят! Надо выскребаться отсюда как-то… Хоть бы эти гады позвонить дали. Только хрен дождешься… Стопудово – маньяки!
Во, хрень… Может, не все тут такие чокнутые, как этот амбал… Борг, кажется… урод волосатый. Руки бы ему вырвать, придурку! Вся спина в синяках! Ладно, хоть понятно, о чем они базарят… Правда, странно как-то говорят, но понять можно… А вдруг, они… староверы? Вроде есть где-то такие, целыми поселеньями живут…
Пирожок такой малюсенький, даже не заметил его… Может, они забыли про меня, и сдохну я тут, как собака… на цепи. Вот же сволочи! Человека на цепь посадили! Ещё и жрать не дают! И пить как хочется…
Только не вздумай реветь! Мужик ты или чё? Надо на них заорать и начать качать права! Точно, адвоката потребую, а иначе вообще молчать буду! У меня тоже есть права… Ага, есть… Только Борг вчера мне все эти права на рёбрах нарисовал… паскуда косопузая…
Чё им от меня вааще надо? Чё прискреблись? Ну нашёл нож с рубахой и нашёл! И не убивал я этого хрена одноухого! Они, чё, его не видели? Да он бы меня одной левой по стенке размазал… Дебилы… Пусть идут сами и смотрят на этого трупака, да хоть целуются с ним, а я домой хочу-у-у-у…»
На двери подвала загремел замок, ключ провернулся, и по коридору загремели тяжёлые шаги. За решёткой нарисовалась фигура Борга со связкой ключей в руках. Никита тоскливо съёжился на куче. Решётка заскрипела и открылась.
– Ну, чево, висельник, не сдох ещё?
– Чё это я висельник?
– Так завтра будешь! – Борг громко заржал, показывая крепкие белые зубы. – Щас его милость душу из тебя за Одноухого Дрона вытрясет, и будешь ты завтра утречком болтаться на верёвке с высунутым языком, ворон кормить. Или желаешь быть утопленным в дерьме? Рекомендую! – Продолжая скалиться, Борг шагнул к Никите и неожиданно громко рявкнул:
– Вставай, паршивец! Чево расселся, когда с тобой главный прислужник вейстора Прилесья и господина Гудвуда говорит!
Пламенная речь сопровождалась ощутимым пинком в бедро, от которого Никита мигом слетел с кучи и упал на четвереньки.
– Вы чё делаете? Больно же!
– Ах ты, говнюк! Да если бы не суд, я тебе сам бы щас башку открутил за Одноухого! Быстро встал, щенок! Господин не привык ждать!
Никита подскочил, начиная понимать, что разъярившийся Борг и правда, чем чёрт не шутит, возьмёт и открутит ему голову без суда и следствия. Прислужник дернул за цепь, притянул Никиту поближе и, немного повозившись, отстегнул тяжёлый ошейник. Грубо схватив за плечо, он поволок своего пленника из подвала во двор.
На улице ярко светило солнце. Вчерашних обитателей заднего двора видно не было, вместо них на невысоком крыльце у открытой двери, из которой неслись умопомрачительные запахи, стояла невысокая полная женщина с ярким румянцем на пухлом добром лице и яростно обмахивалась белым передником.
Завидев Никиту с его конвоиром, она оставила передник в покое и, уперев голые по локоть руки в бока, неожиданно грубым голосом закричала:
– Эй, Борг, ты куда это тащишь парнишку?
От зычного голоса конвоир вздрогнул и, как показалось Никите, несколько съежился, стараясь быстрее миновать крыльцо с женщиной.
