– Кто говорит?
Весь день мы отдаемся солнцу, морю, удается даже вздремнуть на матрасе, но к вечеру меня неукротимо клонит в сон. Приходит Морфей, этот всесильный владыка, и липнет ко мне, хватает за руки, виснет на плечах… И вот веки мои уже рухнули. Мне не справиться с ними, хотя ноги еще держат. Куда он меня ведет, этот властелин ночи?
– Эй, Андрюша, а обещание?
Я открываю глаза.
– Я только побреюсь, ты готова?
Я успеваю только щеки намылить, стою перед зеркалом с тюбиком крема в руке, в другой – помазок…
Настенька входит.
– Ты… так…
Глаза мои, конечно, не выпадают из орбит.
– Ты так и идешь, Настенька?
– Разве я тебе не нравлюсь?
На ней только белые трусики и эта гонконговская попона.
– А лифчик?
– Они сейчас не в моде.
Но хоть… Ну как же…
– Брейся скорей, я пошутила.
Наспех побрившись и оросив лицо холодной водой, я надеваю свой белый костюм, белые носки, белые туфли… Настенька тоже вся в белом.
– Я пойду потихоньку, догоняй…
– Ладно…
На ней теперь белый брючный костюм, белые туфельки, а в ушах – умопомрачительные, висящие, словно сады Семирамиды, белые сережки. Нитка жемчуга делает ее шею особенно длинной, перламутровый браслет…
Она выходит, захлопывает за собой дверь, и теперь я слышу через открытое окно стук ее каблучков по тротуару. Вот она остановилась и о чем-то, вероятно, думает. О чем?
Нужно хоть что-нибудь бросить в рот: ужас, как хочется есть.
“Цок-цок-цок…”
Настенька не ждет меня. Я, как сказано, не переношу голода, проворно несусь на кухню, беру кусок колбасы, свеженький хрустящий огурчик и наливаю пол-чашечки вина. Вдруг в ресторан не попадем и буду я до ночи голодным. Настенька не успеет уйти далеко. Не посадить бы каплю вина на свои белые брюки. А пиджак можно в общем-то снять. Включить переносной телевизор? Настеньке не привыкать ждать меня, она уже давно перестала сердиться. Какое приятное холодное вино! Я наливаю еще полстакана и, щелкнув выключателем телевизора, усаживаюсь поудобнее на стул. Нет, все не то. Пойду-ка я в гостиную. Удобные кресла, большой цветной телевизор. До чего же удобны эти передвижные столики: хочешь – ешь в гостиной, хочешь – в спальне. Я беру из холодильника кастрюльку с гречневой кашей, еще парочку огурчиков, бутылку! В жаровне жареная курица! Два вареных яйца я кладу в кастрюльку, чтобы они не свалились со столика. Что еще? Масло, горчица, перец, соль… Вот теперь порядок. Я везу все это в гостиную, усаживаюсь в кресло и дотягиваюсь пальцем до выключателя телевизора: щелк! Кажется, я видел эту картину. Холодная каша, холодная курица, холодное вино… Мелькает вяленькая мысль о Настеньке, но может же она полюбоваться морем. Море, горы в дымке… Я ем. Еще два глоточка и теперь – яйца. Особенно я люблю их нарезанными ломтиками, с маслом и горчичкой. Или перцем… Да, я видел эту картину… Кто-то стучит в дверь. Настенька? Стыд какой: снова она увидит меня жующего. Я не понимаю, что в этом плохого. Стук повторяется.
– Открыто, – произношу я.
Это в кино. Это там стук в дверь, которая затем отворяется. Двое в плащах с поднятыми воротниками, в шляпах, черных очках… Значит, можно спокойно доедать яйцо. Туфли – одна причина моего беспокойства. Снять их к чертям собачьим. К черту галстук! Фильм просто сказочно-прекрасен. Какое великолепие красок! На каждой гондоле горит зеленый фонарь, повсюду жгут бенгальские огни, освещающие неправдоподобным фантастическим светом дворцы на канале, музыка, гвалт… Но самая потеха начнется перед мостом, я помню, когда все это множество гондол ринется под мост, не желая уступать…
Снова стук?
– Андрей, ты дома?
Семен?! Откуда ему здесь взяться? Ерунда какая… Лишь мгновение я сижу в нерешительности, затем произношу:
– Проходи…
Его “ты дома?” прозвучало так просто, что говорить ему “вы” было бы натяжкой.
– Каким ветром? Мы с Настенькой в ресторан собрались… Ты голоден?
Видимо, вид у меня все-таки предурацкий, Семен улыбается, а я в полном недоумении: как же он сюда попал?
– От пива не откажусь, будь настолько любезен…
– О ради бога. Сколько угодно! Как ты меня нашел?
– Встретил Настю, и вот…
– Разве вы знакомы?
– Давно…
Я наливаю себе пива. Семен ставит палку в угол, сбрасывает рюкзак и снимает куртку. В теплой куртке в такую жару? Это для меня тоже удивительно.
– Ночи холодные, – словно отвечая на мой вопрос, произносит Семен. – Ты спешишь?
Откуда он знает про мою Настю? И что же он, хромой, тащил на себе этот тяжеленный рюкзак?
– Ты один приехал? Чем ты сюда добрался?
Семен осматривается. Его уставший взгляд вяло скользит по стенам гостиной. Какая-то картина, на которую я никогда не обращал внимания, привлекает его, он ковыляет к ней без палки, и, видимо, разочаровавшись, отворачивается, смотрит теперь на люстру. В ней тоже ничего особенного: сверкающие стекляшки и только. Что еще ему не нравится в нашем доме?
– Илья в машине… – наконец отвечает он на мой вопрос.
Меня, собственно, Настенька ждет. А Семен валится в кресло, берет пиво и долго пьет. Затем, крякнув и обтерев рукавом усы, ищет в кармане куртки кисет и набивает трубку махоркой.
– Скажи, Андрей, ты любишь Настеньку?
Глупее вопроса он, конечно, задать не мог.
– Мне кажется, – говорит он, прикуривая, – что ты недостаточно…
– Правда? – я останавливаю его вопросом.
Мне не нужны его советы по поводу наших с Настенькой отношений. Я и сам в состоянии оценить, насколько они прочны, достаточно ли я к ней внимателен, любит ли она меня… Да и может ли случайный человек толком их оценить?
– Поразительно, – говорит он, – как хорошо все видно со стороны.
Теперь меня раздражает этот запах махорки. Настенька его тоже терпеть не может.
– Илью нужно покормить…
Он произносит это так, словно проявляет заботу не о своем близком, а о лошади или дворняге.
– Мне, к сожалению, нужно бежать, – произношу я, – еда в кухне…
Затем я слышу их голоса. Они гремят посудой, то и дело хлопает дверца холодильника, а потом раздается и свист чайника. Наконец, запах кофе…
Я сижу, молчу, курю, думаю. Почему я не иду к Настеньке?
– Искупайся и спать, – слышу я голос Семена.
– Я пива с собой возьму?
Я слышу голос Ильи, мягкий, нежный, просящий. Я знаю, что и прежде слышал его, но впечатление такое, что слышу его в первый раз.
