Обо всем этом думал Матвей на рыбацкой сиже со спиннингом в руках.
Рядом с ним ерзала попой на той же скамеечке девушка по имени Алика — курносая брюнетка, заплетшая волосы в две трогательные школьные косички.
Справа от него, на соседней сиже, вызывающе выставив удочку, обосновался Валера Цзы со своей спутницей Кристиной.
Похоже, в отличие от Ушанского, у него все шло на лад с вдохновляющей быстротой — по крайней мере судя по тому, с какой нежностью обнимала его за талию кудрявая разбитная блондиночка Кристина (свою удочку она, в отличие от Алики и Люды, отложила в сторону с самого начала, мол, ни к чему этот идиотский маскарад). При желании можно было услышать даже, о чем они говорят. Но такого желания у Матвея не было.
А вот у Алики — было.
— Ты слышал, как твой друг жаловался, что билеты дорогие? — прыснув в кулачок, спросила она, придвинувшись к самому уху Гумилева. (Алика сразу предложила перейти на ты, а Матвей зачем-то согласился, хотя не слишком хотел какого-либо сближения, пусть и в одних только местоимениях.)
— Нет.
— Он что, мало зарабатывает?
— Да вроде нет.
— Почему тогда жалуется?
— Откуда мне знать, — пожал плечами Матвей. — И потом, билеты ведь действительно дорогие. Сто рублей за час на берегу квадратной лужи. И сто рублей за одну рыбу неведомой породы! Да за двести рублей у нас на «Римском-Корсакове» можно дюжину человек самым лучшим пивом весь вечер угощать! И, между прочим, закуской тоже!
Матвей заметил, что по довольно милому (хотя и нестандартному с точки зрения канонических воззрений на женский пол) лицу его новой знакомой пробежала рябь брезгливости. Гумилев не удивился, поскольку знал: среди простых, вынужденных все время экономить людей понятия «рачительность» и «экономность» (куда автоматически попадает тривиальная способность замечать цену тех или иных товаров и услуг) очень часто тождественны порицаемым «жлобству» и «мелочности».
— Ну… Хэйхэ — вообще город дорогой, — заметила Алика не без высокомерия.
Матвей посмотрел на свой мертвый поплавок. Затем на поплавок своей спутницы, такой же бездвижный. Перевел взгляд на пухленькое плечо Алики, обтянутое рукавом кружевного платья. А с него — на электронное табло.
«Осталось: 44 минуты», — сообщал бездушный экран.
Матвей едва сдержал разочарованный вздох. Он-то надеялся, что они успели убить полчаса… До чего же медленно ползут минуты!
«Наверное, нужно предложить какую-то тему?»
— Как ты думаешь, — спросил он Алику, — рыба какой породы здесь водится? Карп, пескарь… Или, может, окунь?
Матвей был уверен, что девушка знает ответ на этот вопрос. В конце концов, она, как и Люда, работала официанткой в той же самой пельменной, которую, будь в Хэйхэ конвенциональный день, можно было бы видеть на противоположном берегу Большого Лотосового Пруда!
— Какая рыба? — Алика посмотрела на Гумилева удивленно. — Я только одну породу знаю: камбала. Я ее обычно в гастрономе покупаю. В виде звездочек таких, знаешь, уже панированных… А какие еще рыбы бывают… ну я даже и не знаю! Я больше морепродукты люблю — креветок, там, осьминогов всяких… Еще в птицах разбираюсь, — добавила Алика не без самодовольства и кокетливо откинула со лба локон.
— В птицах?
— Да. У меня в дормитории живут два волнистых попугайчика.
— Мальчик и девочка?
— А кто их знает… Я как-то не интересовалась, — лицо Алики стало вдруг усталым. — Ну а ты как, любишь птиц?
— Средне. Вот у нашего соседа по даче, Зигфрида Генриховича, голубятня была. А двух голубей он всегда с собой носил. Ну то есть как носил… Один у него на левом плече сидел. А другой — на правом. Того, который на левом — это я на всю жизнь запомнил, — звали Паштетик. А тот, который на правом, отзывался на имя Спиритус Санкти. Что в переводе с латыни означает Дух Святый…
— И что? — судя по взгляду Алики, история ее не взволновала, но все же, из уважения к своему потенциальному мужчине, она из последних сил удерживала на ней свое внимание.
— А я тогда еще школьник был, ученик третьего класса. И почему-то очень хотел, чтобы у меня тоже голуби были. И голубятня. Но родители противились. Кажется, из-за маминой аллергии… Однажды краем уха я услышал, что голуби — они как люди, от водки пьянеют. И мне стало вдруг страшно интересно, как это будет выглядеть, если любимцев Зигфрида Генриховича этой водкой напоить… Стащить из отцовского бара бутылку водки большого труда, как ты понимаешь, не составило. В общем, дождался я, когда Зигфрид Генрихович на работу в университет уедет, смочил водкой хлеб и раскидал раскисший мякиш на полянке возле голубятни. Я, конечно, с нетерпеньем ожидал какого-то особо уморительного циркового представления с пестрой неразберихой и бурными аплодисментами… Думал, сейчас птицы начнут крутить фигуры высшего пилотажа — все эти «бочки», «горки», «иммельманы», понимаешь?.. На худой конец — подерутся. Однако голуби профессора математики Зигфрида Генриховича вели себя удручающе интеллигентно. Поев хлеба с водкой, они тихо укладывались на спины и… засыпали наяву, тараща на вертолетно кружащийся мир свои бессмысленные глаза. Поначалу я, конечно, радовался. Дескать, удалось! Сработало! Рецепт оказался действенным! Но потом до меня начало доходить, что половина обитателей дивной голубятни уже лежит на газоне перед соседским домом, задрав лапки кверху и не издает ни звука! Я, конечно, испугался и удрал. Тем более что за кустами сирени как раз промелькнул силуэт вишнево-красного автомобиля Зигфрида Генриховича. Профессор едва чувств не лишился, когда увидел своих милых птичек. А уж каким было голубиное похмелье!
— И? — бесцветным голосом спросила Алика, поправляя сизый кисейный шарфик на своей тоненькой, давно никем не целованной шейке.
— И… Скандал был… Всыпали мне по первое число… А потом еще один наш сосед, художник-каннабист, написал маслом довольно обширное полотно в лучших традициях отечественного авангарда. Оно называлось «Мальчик с пьяными голубями». Блондинистый сорванец на этой картине был нисколько не похож на меня. Начать с того, что лицо у него было сизо-голубое, как у Кришны. А ног у него было зачем-то три. А вот голуби — те вышли более узнаваемыми. Я с легкостью отыскал серую тушку Паштетика и жертвенно раскинувшего белые крылья дутыша Спиритуса Санкти…
Матвей посмотрел на Алику. Лицо ее выражало безмолвную муку. Может быть, она не любила слушать истории. А может, ненавидела голубей.
Но скорее всего — завидовала подругам. Кристина и Валера Цзы уже целовались. Да и Люда с Ушанским двигались в верном направлении.
Матвей уже потянулся к сумке, чтобы извлечь припасенный именно для такого событийного тупика тягучий, цвета карамели ликер «Тет-а-тет», когда на его поплавке вдруг дважды мигнула крохотная оранжевая лампочка.
— Клюет! — Алика вскочила и азартно захлопала в ладоши.
Алика еще аплодировала, а Матвей уже снимал с крючка добычу — ею оказался подозрительно вялый, хотя и достаточно упитанный зеркальный карп. Он поместил пленника в ведерко с водой и накрыл сверху крышкой, на которой чванилась золоченая эмблема Большого Лотосового Пруда и набившее оскомину изречение Конфуция.
