История 8. Сын полка
Папка
– Ты меня очаровала. Жить у тебя буду.
Гитару на кровать осторожно положил, будто разрешения спросил. Чемоданчик поставил. И глазами цепкими цыганскими всю меня охватил. А я подумала: «Время послевоенное – мужиков поубивало. А тут вот он сам пришёл, живой-здоровый, грудь колесом, в медалях. Да и пусть, что цыган».
– Форму-то военную украл небось?
– А ты думаешь, цыган, так и обижать можно. Ошибочка у тебя в наводке, красавица. Меня боевой полк под Евпаторией подобрал и войной вырастил.
– Ну прости. Обидчивый какой. Ты тоже вчера мне приглянулся. Ещё подумала: с таким не пропадёшь. Ладно, пришёл – живи. Считай, на постой тебя пустила.
– Мне постоять есть где и без тебя. Я жить с тобой хочу и чтоб детей было много. Я на войне сказал себе: за всех, кого убило, детей нарожаю, живой если останусь.
Так и создал семью папка мой с мамкой нашей. Первую семью свою – послевоенную да единственную. Потом я родился и сколько помню себя: то на руках у отца, то песни с ним поём, то струны у гитары дергаю. Когда Серёжка родился, мы с папкой сразу его в свою роту на довольствие поставили и стали звать его «сынок».
Мамку санитаркой взяли, и она вроде с нами заодно. Только бабушка придёт, будто тучами небо закроет. Бабка-то нас звала «отродьем цыганским». Я у папки спросил: «Что значит отродье?» Он на меня так серьёзно посмотрел и сказал: «Бабушка говорит, что мы от Рода цыганского дорогу свою ведём. И потому такие весёлые всегда. А она уже старенькая, и ей не до песен. Да и муж её – дедушка ваш – на войне смерть принял». После этого мы стали бабушку жалеть. И когда она приходила, мы с сынком затихали. Бабушка тогда стала мамку спрашивать: «Что это у тебя отродье-то затихло, по углам жмётся?»
Потом, помню, папка постоянно твердить начал: надо, мол, нам подразделение наше воинское медсестрой укомплектовать. И что комплектность от мамы с бабушкой зависит. И показалось мне тогда, что в роте нашей с этого места пошло что-то не так…
Мама стала часто плакать. Папка поздно домой стал приходить, а как-то и совсем не пришёл. А когда пришёл – мама чемоданчик в окно выкинула и закричала на весь дом, что отказывает ему в постое. Хотела и гитару выкинуть, но я уцепился – не могла оторвать.
Мы с сынком к папке. Я гитару волоку. Сынок – в рёв. А папка поднял нас на руки. Взял чемоданчик и пошёл. Большой такой. Весь, как ёлка, увешанный. На шее – я в кудри перепутанные зарылся да с гитарой. На одной руке сынок в трусишках перешитых к папке прилип. А в другой руке у папки – чемоданчик. И так нам хорошо стало, что успокоились мы и затихли.
Но тут такое началось. Мать в крик на всю улицу: «Люди, спасите, добрые! Цыгане детей украли!» Да никто не побежал помогать ей. Все папку нашего любили. А нам с папкой хорошо. Так мы проехали на папке через всё село и вышли в степь. А там вся степь в домах тряпичных. Он прошёл между домами и вышел на поляну большую, а на ней костёр. Люди поют и все такие весёлые. Начали нас по рукам передавать, целовать. И спали мы в тряпичном доме. Папа сказал: «Это Род наш цыганский. А деревня тряпичная – это табор, а дома тряпичные – это шатры».
И столько у нас друзей появилось. Девчонки сынка нарядили. Он от внимания необычного стал сразу таким важным. А мы с мальчишками гитару отцовскую по-доброму делили – каждый показывал, что он умеет. Я больше всех умел. У меня так складно получалось, что меня зауважали. Эти дни мы в таком празднике жили. Папка говорил, что подразделение наше в тыл отвели на переформирование.
