Появилась Энн. Обнаженная, демонстрируя ему свои прелести. Джим смотрел на нее остолбенело: он никогда прежде не видел голой женщины. Она пошла к нему навстречу, она протянула к нему руки. Он непроизвольно сделал шаг назад.
— Иди сюда, Джимми, — сказала она, и голос у нее был высокий, неестественный.
Он возненавидел ее в этот момент. Страстно возненавидел. Он хотел совсем другого.
— Мне надо идти, — сказал Джим.
Он вышел в гостиную. Она последовала за ним, и он поймал себя на том, что опять смотрит на нее, сравнивая ее с Бобом и ясно видя, что это сравнение не в ее пользу. Теперь ему было наплевать, похож он на других или нет. Он ненавидел эту женщину и ее тело.
— Что случилось? Я что-то сделала не так?
— Мне надо идти, — больше он ничего не мог сказать.
Она начала плакать. Он быстро подошел к двери и открыл ее. Уходя, услышал, как Коллинз крикнул Энн:
— Пусть педик идет, меня хватит на двоих.
Джим долго бродил в холодной ночи, спрашивая себя, почему он так позорно провалился, хотя так этого хотел? Он не был тем, кем назвал его Коллинз, он был в этом уверен. И все же почему? В тот момент, когда то, что должно было случиться, было так близко, между ним и девушкой возник образ Боба, отчего предстоящий акт стал для него невозможным и грязным. Что же делать? Он не стал бы изгонять из памяти образ Боба, даже если бы мог. В то же время он сознавал, что ему будет довольно непросто жить в мире мужчин и женщин, не участвуя в этом древнем и необходимом действе для двоих. Может ли он участвовать в нем? Да, решил он. При других обстоятельствах — да. Во всяком случае, то слово, которое Коллинз прокричал ему вслед, к нему не имеет никакого отношения. Этого не может быть! Это слишком чудовищно! Но теперь, когда оно было сказано, он больше не сможет видеть Коллинза. Он уйдет с корабля и направится… Куда?
Он посмотрел на темную пустую улицу, ища какого-нибудь знака. Прямо перед собой он увидел кинотеатр. Выключенные неоновые лампы сообщали: «Магия вчерашнего дня» с Рональдом Шоу в главной роли». Он подумал о Голливуде, вспомнил, как Энн с тоской в голосе бубнила о кино. Вот то, что ему нужно! Он попадет туда раньше, чем она. Эта маленькая месть доставила ему какое-то странное удовольствие. Он вернулся в отель.
Лысый по-прежнему сидел за своим столом.
— Ты моряк, сразу видно. Сам когда-то был моряком. Но больше уж не хожу в море, это уже не для меня.
Джим прошел в свой номер и постарался уснуть. Постарался забыть слово, которое бросил ему вслед Коллинз. Вскоре он уснул. И забыл.
Глава 4
1
Отто Шиллинг, блондин с кирпично-красным, испещренным морщинами лицом, был наполовину австрийцем, наполовину поляком. Он работал тренером по теннису в отеле «Гарден» на Беверли-Хиллз.
— Так ты плавал, да? — Отто говорил с жутким акцентом, хотя и прожил в Америке половину жизни.
— Да, сэр, — Джим нервничал, ему необходима была эта работа.
— Когда ты списался с корабля?
— В прошлом декабре.
Отто через окно задумчиво окинул взглядом свои владения. Восемь кортов с грунтовым покрытием рядом с бассейном.
— Значит, шесть месяцев назад. И все это время ты провел в Лос-Анджелесе?
— Да, сэр.
— И кем ты работал?
— В основном в гараже.
— Но ты умеешь играть в теннис, да?
— Да, сэр. Я играл, когда учился в школе.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— И ты считаешь, что знаешь достаточно, чтобы тут помогать? Например, укрывать корты, подавать мячи, натягивать ракетки? Справишься с этим?
— Да, сэр. Я разговаривал с парнем, который работал здесь до меня, и он рассказал мне, что нужно делать, и я знаю, что справлюсь.
Отто Шиллинг кивнул:
— Хорошо. Я возьму тебя с испытательным сроком. Тот парень был слишком ленив, так что не ленись. Ты будешь получать двадцать пять долларов в неделю, но тебе за эти деньги придется хорошенько потрудиться. Если ты чего-нибудь стоишь, будешь помогать мне давать уроки тенниса. Может, я тебе позволю и самому давать уроки, если ты хорошо играешь. Ты хорошо играешь? — он посмотрел на Джима широко открытыми голубыми глазами.
— Я хорошо… играл, — сказал Джим, стараясь, чтобы его ответ звучал одновременно и скромно, и убедительно.
Отто одобрительно кивнул. Он не одобрял американскую приверженность к скромности. Когда он был чемпионом Австрии, многие говорили, что он зазнайка. А почему бы ему и не зазнаваться? Он был великий игрок.
— Жить будешь в отеле, — сказал Отто напоследок. — А сейчас иди к мистеру Киркленду, управляющему, я ему позвоню. Начнешь завтра в семь тридцать утра. Я тебе скажу, что делать. Может, сыграю с тобой, посмотрю, выйдет ли из тебя толк. А теперь можешь идти.
Джим поблагодарил и вышел. Справа от него находился большой бассейн с искусственным пляжем. На пляже, под зонтиками сидели состоятельные мужчины и женщины, а фотограф, похожий на злодея, снимал группу молоденьких девушек. Может, это кинозвезды, подумал Джим. А если кинозвезды, то кто из них? Они были как близнецы, белозубые, с выбеленными волосами, стройные, загорелые. Он никого не распознал.
Джим поднялся по лестнице в отель. Большое, бестолково построенное здание, покрытое белой штукатуркой и окруженное пальмами. После шести месяцев неудобных меблированных комнат его грела уже одна только мысль о том, что он будет здесь жить, пусть даже временно. Он уже привык к бродячей жизни и к своему положению в ней в качестве временного постояльца. Он считал само собой разумеющимся, что его скитания закончатся, только когда он найдет Боба. И тогда они как-нибудь организуют совместную жизнь, хотя о том, что это будет за жизнь, у него было довольно смутное представление. Между тем, он брался за работу, которую удавалось найти, и жил счастливо в настоящем. Если не считать воспоминаний о золотистом теле Боба на берегу реки в тот солнечный день, у него не было прошлого. Отец почти стерся из памяти, мать тоже, оба серые, бесформенные… А самым темным и туманным было воспоминание о море. Забылось все, кроме Коллинза и двух девушек в Сиэтле. Только тот вечер и запечатлелся в его памяти.
Поднимаясь в отель по ступенькам лестницы, он заставлял себя не думать об этом. Кабинет мистера Киркленда был большим и выглядел современно, он казался гораздо шикарней и дороже, чем был на самом деле. Мистер Киркленд соответствовал своему кабинету. Это был невысокий человек, и, вполне возможно, звали его вовсе не Киркленд. Он говорил с британским акцентом, держался просто, но изыскано. Под стать была и одежда, кроме разве что перстня, украшавшего мизинец на его левой руке, — свидетельства недавнего возвышения и неожиданного богатства.
— Уиллард? — голос у него был резкий.
