Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
— Семен, подойди, — окликнул парня сотник, а дьяку ответил: — Это, Петр Васильевич, наш ученый муж, Семен Ремезов, и то, что он ученый, мы убедиться успели.
— Знал я Семена Ремезова, ему теперь годов пятьдесят, а у этого и бороды еще нету, — сказал Полежалый, с недоверием рассматривая парня.
— То тятька мой, — отозвался Семен, приблизившись.
— Вон, значит, как… Что ж, Семен Семеныч, отец твой человек уважаемый, и ежели ты в него пошел, то и тебе мое добро пожаловать.
Дьяк обвел гостей взглядом — отца Никона, Рожина, Семена Ремезова, остановился на сотнике, произнес задумчиво:
— Что ж у вас за дело такое важное, ежели вы помимо ружей церковь с собой прихватили, науку, да еще и лучшего на всю Югру следопыта?
— Об том позже, Петр Васильевич, — ответил Мурзинцев. — У нас хворый в струге, надобно ему уход обеспечить.
— Сейчас все будет, — дьяк засуетился, раздавая ямщикам указания, и уже через полчаса струги были надежно пришвартованы, припасы перенесены в амбары и заперты, караул у причала выставлен, хворый стрелец Егор Хочубей определен в избу одного из местных до выздоровления, а тобольчане устроены на ночлег. Только Рожин с Мурзинцевым спать не легли, а отправились по приглашению Петра Васильевича в приказную избу, на беседу с дьяком.
Полежалый рассказал гостям, что недавно рыбаки принесли весть, будто по Конде вниз к Иртышу идет ватага лиходеев, и за атамана у них Яшка Висельник, матерый вор и убивец, прозванный так, потому что его подельники удавить пытались, да так до конца и не удавили. Зато он их потом всех перерезал. Потому на причале ямщики круглосуточно с ружьями дежурят. Сотник сказал, что об этом требуется известить Тобольск, Сургут и Березов. Полежалый ответил, что гонцов уже разослал.
— Слыхал я про этого Яшку, — сказал Рожин. — На руках его крови больше, чем воды в Иртыше. Ежели он по Конде идет, стало быть, от Уральских дозоров тикает. В Тобольск им идти резона нет, там казаки их и на берег не пустят, прямо на воде постреляют. В Сургуте тоже гарнизон добрый стоит, так что Яшка, думаю, к Северной Сосьве рвется, там у него шансов мимо Березовских дозоров проскочить поболе.
— Нам тут только воров не хватало! — с досадой выпалил Мурзинцев.
— Не переживай, Степан, я с этим управлюсь, — заверил дьяк. — Мы тут хоть и без гарнизона, да три десятка мужиков имеем, и все при ружьях. К нам они не сунутся.
— Зато мелкие деревеньки вырежут, с них станется.
— Дальше Самаровского не пустим. С утра речные дозоры организую, перехватим.
Затем Мурзинцев поведал дьяку, что цель их похода — Белогорские кумирни и идолы, которые на них хранятся. Полежалому сотник доверял, потому как знал его давно, да и помощь дьяка путникам требовалась. Петр Васильевич удивился, на что государю вогульский идол, но с расспросами не приставал, понимая, что Мурзинцев и сам до конца мысль государеву не разумеет.
— Остяки-вогулы в Самаровском есть? — спросил Рожин.
— Околачивались, было их шесть душ, все вогулы, но три дня, как ушли.
— Ушли куда?
— Да бог их знает, вниз по Иртышу, к Оби. У них небольшой дощаник со съемным парусом.
— Что ж ты не дознался, чьи они, к какой волости приписаны? — спросил сотник в недоумении.
— У меня указа бдеть за иноверцами нету. До осеннего ясака они вольны гулять, кому куда хочется.
— А дед промеж них был? — допытывался Рожин.
— Кажись, был, а что?
— А выглядел как? Волосы в косы собраны, на голове очелье с бубенцами?
— Ну да, и что с того? Они все волосы в косы собирают, а к одеже пришивают кто что придумает.
— А то. Думаю я, что дед тот — шаман Агираш.
Дьяк в изумлении на толмача уставился, потом рассмеялся.
— Да ты, Алексей, никак мухоморов объелся! — сказал он сквозь смех. — Агираш — то сказка вогульская. Она меж них уже второй век ходит. А спроси любого вогула или остяка, видал ли он того шамана, так сразу в отказ.
— Может, потому и в отказ, что видали, — не согласился Рожин.
— Ладно, с шаманом разберемся после, — прервал спор Мурзинцев. — Что вогулы тут делали? К кому ходили? Об чем выведывали?
— У нас тут купец Сахаров свою лавку держит, вот к нему и ходили. Торговали, наверно. Что им тут еще делать. Выведывать — ничего не выведывали, иначе я б знал. Вогулы народ молчаливый, недоверчивый, ежели с расспросами к кому пристают, такое сразу подозрение вызывает.
— С утра навестим купца, узнаем, чего он вогулам продал, — сказал Мурзинцев толмачу, тот кивнул.
Дальше перешли к хозяйским делам. Рожину при этом присутствовать надобности не было, он спать отправился, а сотник с дьяком сидели до самого утра. Хоть Полежалый и добрым товарищем Мурзинцеву был, но служба есть служба, так что сотник грамоты проверял тщательно и на жалобы дьяка о том, что посевное поле всего одно и родит через год и мало, особо внимания не обращал.
Самаровский ям стоял на перекрестии трех путей, между Тобольском, Сургутом и Березовом; откуда бы ни шли купеческие караваны, Самаровский миновать им было никак нельзя, и это приносило селению добрую и стабильную прибыль. А помимо купцов, посельные ямщицкой гоньбой себе казенный рубль зарабатывали, по весне и осени много рыбы ловили, в тайге птицу и зверя брали, кедровый орех и ягоды собирали. Да и вогулы с остяками на гостиный двор часто захаживали, рыбу, икру и пушнину на продажу приносили. Хлеба в самом деле не хватало, потому как земли сибирские на хлеб не плодовитые, зато прочей провизии было в избытке. Даже чай и табак тут не переводились, хотя если русские чай у купцов покупали охотно, то почти весь табак скупали остяки.
Дьяк, человек хозяйской хватки и крестьянской хитрости, настаивал на том, чтобы хлебную дотацию из Тобольска увеличили, а князь Черкасских, напротив, поручил Мурзинцеву выяснить, можно ли перевести Самаровский ям на своекоштное довольствование. В общем, дьяк и сотник спорили, пили чай, снова спорили, и так пока ночь не закончилась.
Утро выдалось промозглым, негостеприимным. Небо помутнело пятнами, словно плесенью схватилось. Над Самаровским гулял сырой ветер, поднимая на Иртыше волны размером в полметра, а меж домов — столбы пыли. По склонам горы прокатывался низкий гул, — тайга на ветер отзывалась. Пускался ленивый, но холодный и колючий дождь.
Приказная изба стояла в стороне от селения, у верфи. Направляясь на постоялый двор, Мурзинцев миновал два остова будущих судов, торчащие, как обглоданные ребра коровы, и почти готовый струг, уже обшитый, законопаченный и просмоленный, только мачты и такелажа не хватало. По случаю скорого завершения, возле судна корабельщики приготовили бревна-скатни, по которым струг спустят на воду.
Рожин ждал Мурзинцева на постоялом дворе, вместе они отправились в лавку купца Сахарова.
Самаровский ям располагался у подошвы горы, у самой реки, а поскольку весенний Иртыш разливался широко, то ближайшие к реке дома ямщики ставили на деревянные сваи, так что теперь вода плюхалась под строениями, не причиняя им разрушения. У каждой такой избы на привязи прыгала на волнах лодка, а то и две сразу. Причал тремя широкими рукавами-настилами уходил еще дальше в реку, образуя огромный трезубец. Помимо тобольских стругов у пристани стояло крупное торговое судно — парусный паузок. На его флаге красовались черная лиса и осетр — знак Тобольской купеческой гильдии (владельцем судна, должно быть, являлся тот самый купец Сахаров). За паузком тянулся ряд легких ямщицких стругов. У этих на мачтах трепыхались белые знамена с соболями, луком и стрелами — герб Сибирского приказа. Два судна как раз отчаливали на речной дозор, и по такому случаю несли на носах по пушке-фальконету, а на кормах по пищали.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
