Он выныривает из забытья. В постели его стойкость проистекает из первоначального решения не закричать при виде ветки, принятого час назад, прежде чем его нашел старик. В постели мальчик все еще решает. Для него время замерло, и стойкость требуется не для того, чтобы придерживаться решения, а для того, чтобы принимать его бесконечно.
(Именно поэтому палачи чередуют пытки с утешением, разрушая подобное восприятие времени, необходимое телу для защиты.)
Все написанное – схема. Ты – схематичный писатель. Изложение напоминает теорему.
До определенного момента.
Какого именно?
До того, как поднимается занавес.
– Возвращайся к мальчику.
– Кто это говорит?
– Старик.
– Что мальчик чувствует?
– Спроси старика.
– Глянь-ка, – говорит старик. – Даже не стонет, бедняжка.
Дом – последний рубеж перед концом. Поэтому умирающие хотят умереть дома.
Мальчик не умирает.
Он дома, в кровати, накрытый одеялом, от которого пахнет отсыревшим грязным тряпьем.
В тот миг, когда его падение и боль застыли во времени, он нашел дом.
Мальчик вышел из своих владений к старику.
Они встретились на равных. Их встреча не подчинялась никаким правилам. Кость столкнулась с костью.
Но как только ощущение времени возвращается к мальчику, он снова становится ребенком.
– Эк вы сверзились, ваша милость. Не волнуйтесь, лежите себе тихонько. Сейчас дядюшка ваш приедет, в телеге домой повезет.
– Не хочу я никуда ехать.
– Ну не здесь же вам оставаться.
– А что такого? Чья это?
– Что «чья»?
– Чья это кровать?
– Моя, ваша милость. Я вас на тропке у Соколиной рощи нашел, вот принес сюда, уложил вас.
– А чей это дом?
Он заглядывает в окна батрацких хижин, карабкается на подоконник спальни доярки, примеряет ее фартуки. Натягивает кожаные гетры Тома – мальчику они доходят до самых бедер. Ах, как интересно быть кем-то другим!
– Не волнуйтесь, я сейчас огонь пожарче разведу. Вам в тепле надо.
– А что еще ты сделал?
– Кровь вам с лица утер, да и уложил вас поудобнее.
– Я сильно разбился?
– Ничего страшного, заживет.
– Мне говорить больно.
– Ш-ш, не волнуйтесь.
– Не уходи.
Снаружи доносится скрип тележных колес. В дверях появляется дядюшка. Рядом с ним старик выглядит карликом. Джослин глядит на мальчика, улыбается, ласково что-то приговаривает. Для дядюшки случившееся – своего рода обряд посвящения подопечного. Занавес раздвинулся, жизнь началась.
Джослин тихонько беседует со стариком, вручает ему монетку. Два шиллинга. Старик сжимает деньги в кулаке, почтительно склоняет голову, отдает честь.
Дядюшка скидывает попону на пол, берет мальчика на руки. Грудь мальчика пронзает острая боль, он вскрикивает и теряет сознание.
– Отличный из тебя выйдет охотник, – успокаивающе шепчет Джослин и выносит мальчика из хижины, продолжая говорить настойчиво и убедительно: – Отличный охотник, вот увидишь.
«Всякая история – современная история, но не в обычном смысле слова, когда современная история означает историю сравнительно недавнего прошлого, а в строгом смысле слова «современность», т. е. она – осознание собственной деятельности в тот момент, когда та осуществляется. История, таким образом, – самопознание действующего сознания. Ибо даже тогда, когда события, изучаемые историком, относятся к отдаленному прошлому, условием их исторического познания оказывается их “вибрация в сознании историка”»[6].
3
В Ливорно, на пьяцца Сан-Микеле, стоит памятник Фердинандо Медичи. По углам пьедестала, на котором высится великий герцог Тосканский, скорчились бронзовые статуи обнаженных африканских рабов в цепях. Надпись на монументе заканчивается следующими словами:
«…Создан в 1617 году, после смерти Фердинандо. Позже – в период с 1623 по 1626 год – Пьетро Такка добавил восхитительные скульптурные изображения рабов, натурщиками для которых служили узники местной тюрьмы».
Три разговора об отце
– Почему у меня нет папы?
– Твой папа умер.
– Совсем-совсем?
– Да.
– Он на кладбище?
– Если будешь послушным, то после смерти отправишься прямиком в рай.
– А папа был послушным?
– Конечно.
– Всегда?
– Мы не были с ним знакомы. И твои дядя с тетей его тоже не знали.
– Но мама…
– Мама встретила его в Италии.
– А что он там делал, в Италии?
– Что-то связанное с кораблями.
– А он англичанин?
– Нет, итальянец.
– А как мама его называла?
– Доедай суп, не отвлекайся.
– Его поезд переехал?
– Кого?
– Папу. И он умер.
– Не знаю.
– А мама его не остановила?
– Суп доешь!
– А я тоже умер! Ха-ха-ха! Умер!
– Доедай!
* * *
– Почему мне об отце ничего не рассказывают? Я спрашиваю, а ты не отвечаешь.
– Я его никогда не видела. И твой дядя тоже его не знает. Спроси у матери.
– Ты притворяешься. Ну, скажи, кто он был?
– Торговец из города Ливорно, в Италии.
– Итальянец?
– Да, итальянский коммерсант.
– А они долго были женаты?
– Нет, не долго.
– А правда, что он попал под поезд?
– Кто тебе такое сказал?
– Повариха.
– Не знаю.
– А он был очень старый, когда умер?
– Он был намного старше твоей матери.
– А я на него похож?
– Я же тебе сказала, что никогда его не видела.
– А как ты думаешь, похож?
– Наверное… Глаза у тебя темные, не как у матери.
* * *
– Хочешь поехать в Италию?
– Когда?
– На следующей неделе. В Милан.
– А Милан рядом с Ливорно?
