– Заживает.
– Тогда поднимай руки и будем продолжать.
Почти при каждом ударе он смотрел мне в глаза. Я не совсем понимала его взгляд – казалось, Двадцать два был чем-то заинтригован. От этого настойчивого взгляда в груди возникало легкое волнение, и это меня отвлекало.
– На сегодня достаточно, – объявила я, когда его челюсть срослась после второго перелома за день. Через десять минут наступало время ужина, и все уже покидали спортзал.
Я подала ему руку, помогая встать с мата, и он принял ее. Поднимаясь, он на секунду придержал меня за плечо и наклонился так близко, что я почувствовала на щеке его дыхание.
Моим первым желанием было отскочить. Никто не подходил ко мне вплотную. Что значит улавливать чужое тепло, я не помнила даже в мою бытность человеком. Но он заговорил так тихо, что слышно было только вблизи.
– Нас что, постоянно подслушивают? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я шепотом. – На заданиях – точно. Здесь всюду камеры, так что вполне возможно.
Двадцать два выпрямился, но не отступил. Наверное, я приготовилась создать между нами более уместную дистанцию, но меня отвлекла его улыбка. Я всегда жила в мире, где приходилось смотреть снизу вверх, но сейчас мне впервые захотелось встать на цыпочки и приблизить наши лица.
Кто-то кашлянул, и я поспешно сделала большой шаг назад. Слышали нас или нет, но видели наверняка. Охранник в углу, камеры на стене, проходившие мимо рибуты – всем было отлично нас видно.
– Доброй ночи, – сказала я и быстро пошла прочь.
Глава восьмая
– Сегодня ты только смотришь, – напомнила я ему следующей ночью, когда мы оказались на крыше КРВЧ. – Не забывай об этом.
Двадцать два кивнул. Потом начал усиленно растирать руки и качаться на пятках. Салаги всегда нервничали, но я подозревала, что он и на крышу пойдет со своей обычной улыбочкой. Этого не случилось, и я почти заскучала по ней.
На крыше, в темноте, уже ждали челнок десять рибутов. Пятеро салаг с тренерами. Лисси бросила презрительный взгляд на приплясывающего Двадцать два и самодовольно посмотрела на своего стажера, однако Сорок три, с его маленькими ручонками и странным лицевым тиком, никак не тянул на предмет гордости.
– Молчи, пока не спросят, – продолжила я, не обращая внимания на Лисси. – На задании делай все, что велят офицеры, иначе тебя пристрелят.
Он снова кивнул, и в ту же секунду на крышу со стуком приземлился челнок. Порыв ветра взметнул мои собранные в хвост волосы. Открылась боковая дверь, внутри стоял Леб. Несмотря на холодную ночь, рукава его черной рубашки были закатаны. Высокий, крепко сложенный, он часто испытывал неудобство в жесткой и тесной форме КРВЧ.
Леб махнул рукой, приглашая нас внутрь. Мы стали заходить, гремя подошвами по металлу. Поскольку той ночью нас было десять, челнок выбрали среднего размера. Вдоль одной стены тянулись маленькие черные сиденья, напротив располагалось кресло побольше – для офицера. Дверь в кабину пилота была еще открыта, и я различила человеческий затылок. Пилоты не покидали челнок ни при каких обстоятельствах и никогда не общались с рибутами.
Пока я получала инструкции, Двадцать два неподвижно стоял рядом, и Леб развернул его руку, чтобы взглянуть на штрихкод. Он хмыкнул, и от улыбки черты его сурового лица обозначились резче.
– Слышал, ты выбрала Двадцать два, – сказал он. – Хотел убедиться воочию.
Я не знала, что на это ответить, и чуть кивнула, а он улыбнулся – единственный охранник, который вообще улыбался рибутам, тем более мне. Странный он был человек.
– Сели, – скомандовал Леб, захлопнул дверь кабины и плюхнулся на свое место. Он даже не расчехлил оружие. Леб был одним из немногих офицеров, кто оставлял пистолет в кобуре, когда рибуты входили в челнок. Другие совали ствол в лицо, стараясь держать его крепче, чтобы не дрожал.
Я села первой; Двадцать два последовал моему примеру, накинул на грудь ремни и неумело пристегнул. Теперь его трясло. Салаги всегда боялись челноков; в своей человеческой жизни они никогда не оказывались ни в летающих, ни в скоростных аппаратах. Большинство скрывали страх. Открыто демонстрировал свой ужас только Сорок три, дышавший тяжело и прерывисто. Лисси отвесила ему оплеуху.
Мы взлетели, и я внимательно посмотрела на Двадцать два. Он закрыл глаза и теперь выглядел почти человеком. У него еще не выработались ни ловкость, ни скорость, ни хищные повадки рибута. У него сохранялось множество неудобных людских черт. И все же, когда он вытянул ноги и провел руками по бедрам, я увидела в нем рибута – по медленным, выверенным движениям; по тому, как он своей позой старался использовать каждый квадратный дюйм пространства. Отличие рибутов от людей было тонким, но узнавалось безошибочно.
Леб перехватил мой взгляд и вскинул брови. Я быстро уставилась на свои руки.
– Можно разговаривать, – сказал он.
Двадцать два предпочел молчать, тогда как другие салаги начали что-то шептать своим тренерам; он же при каждой встряске хватался за сиденье.
– Бояться нечего, – заметила я. – Мы уцелеем, даже если упадем.
– Если голову не оторвет.
– Ну да. Но это маловероятно.
– Или обрушится потолок и вобьет голову в туловище. – Он бросил взгляд на черную металлическую поверхность.
– Поверь, что крушение челнока – последнее, что тебя должно сегодня волновать.
– Спасибо. Мне сразу стало намного лучше. – Двадцать два посмотрел на Леба. – А вы давно этим занимаетесь? Вам случалось…
– Двадцать два! – одернула я его.
Он посмотрел на меня, и я покачала головой. В челноке снова установилась тишина.
– А что такого? Он разрешил разговаривать.
– Это не значит, что с ним.
Двадцать два закатил глаза, и я ощутила гнев.
– Он мог бы наказать тебя за это, – проговорила я, взглянув на Леба и лежавшую рядом дубинку. Ни один офицер челнока ни разу не применил ее ко мне.
– Так и сделать? – осведомился Леб, изучая новобранца. К дубинке он не притронулся.
Я порывисто вздохнула. Да, он никогда не наказывал моих салаг, но ему и не приходилось. Все исправно выполняли мои команды.
Правда, было странно спрашивать у меня разрешения. Я знала это. Другие тренеры тоже знали.
– Нет, – ответила я.
Все рибуты уставились на меня. Я снова сосредоточилась на своем подопечном.
– Ты не сразу ответила – мне обидеться? – спросил он с улыбкой.
– Я могу передумать.
– А как ты ему скажешь? Он ведь прекратил разговор. Ясно же, что теперь нам снова можно общаться только друг с другом.
