Никто тем не менее не впадал в панику. Мужчины и женщины занимались повседневными делами и одновременно готовились к нападению. Все были немногословны и старались не выдавать мыслей, тревоживших их души: осада, голод, эпидемии, мародерство победителей. Лишний раз говорить об этом – все равно что самому себя истязать. Большинству людей древнего мира в той или иной степени был свойствен фатализм. Грядущие события могли обернуться для них не худшей, а лучшей стороной. Несомненно, многие головы беспокоили мысли о том, как извлечь из создавшегося положения максимальную выгоду.
Голоса пока еще оставались громкими, жесты резкими, а смех пронзительным. Но продукты постепенно исчезали с базаров, поскольку оборотистые жители старались припрятать то, что не попало в царские хранилища. Предсказатели судеб, торговцы амулетами, храмы процветали. Эверарду не составляло труда заводить знакомства. Более того, он ни разу не потратился на стакан вина. Местные мужчины сами платили за любую весточку извне.
На улицах, в проходах базаров, в винных и съестных лавках, даже в общественной бане, где Эверард решил отдохнуть, ему приходилось отвечать на расспросы, сохраняя при этом осторожность и доброжелательность. Отдача пока была скудной. Никто ничего не знал об «ареконцах». Этого следовало ожидать, и хотя несколько человек вспомнили, что видели людей подобной внешности, сведения их оказались слишком расплывчатыми. Кто-то, возможно, и в самом деле видел их, но то могли быть и люди этой эпохи, странники с севера, которые просто соответствовали плохо понятому описанию. Кого-то, может быть, подводила память. А может, собеседник Эверарда просто-напросто рассказывал то, что, по его мнению, Меандру хотелось услышать, – так на Востоке было принято с незапамятных времен.
«Вот тебе и стремительный натиск Патруля, – сказал себе Эверард, вспоминая разговор с Вандой. – Девяносто девять процентов усилий приходится на нудную кропотливую работу, как, впрочем, в любых полицейских подразделениях».
В конце концов ему повезло, хотя информация оказалась тоже не слишком точной. В бане он повстречал человека по имени Тимофей, торговца рабами, – толстого, волосатого, готового мгновенно отвлечься от собственных забот и пуститься в беседу о разврате, которую навязал ему Эверард. Сразу же всплыло имя Феоны.
– Я много слышал о ней, только не знаю, чему можно верить.
– Вот и я сомневаюсь. Как и большинство горожан. Сплетни слишком хороши, чтобы быть правдой. – Тимофей вытер лоб и уставился в пространство, словно вызывая ее образ из облаков пара. – Живая богиня Анаит, – произнес он и поспешно очертил охранительный символ указательным пальцем. – Со всем моим уважением к богине… Все, что я знаю, – это слухи, из разговоров с друзьями, слугами, прочими. У нее несколько возлюбленных. Все до единого принадлежат к верхушке общества. А они о Феоне особо не распространяются. Наверное, она сама этого не хочет, иначе о ней пошла бы молва, как о Фрине, Аспазии или Лаисе. Хотя ее поклонники время от времени нет-нет да и сболтнут что-нибудь, и слух передается из уст в уста, обрастая небылицами. Не знаю, право, чему верить… Лицо и тело Афродиты, голос – как песня, кожа – как снег, походка пантеры, волосы – как ночь, глаза зелены, как пламя в медеплавильне. Так, по крайней мере, говорят.
Сам я никогда ее не видел. Да и мало кому это удавалось. Она редко покидает дом, а если и появляется на улице, то в зашторенном паланкине. Прямо как в песне, что поют в тавернах. К сожалению, нам, простым смертным, только и остается, что воспевать Феону. А в песнях, конечно, много преувеличений. – Тимофей сально хихикнул. – Быть может, поэт все это высосал из пальца для ублажения публики.
«Если это Раор, то описания ненадуманны», – мелькнуло в голове Эверарда.
Вода вдруг показалась ему холодной, и он заставил себя заговорить обычным тоном:
– Откуда она? Нет ли с нею каких-нибудь родственников?
Тимофей повернулся лицом к здоровяку:
– Откуда такое любопытство? Она не для тебя, приятель, даже если ты предложишь ей тысячу статир. К тому же ее покровители будут ревновать. А это вредно для здоровья, если ты меня понимаешь.
Эверард пожал плечами:
– Просто интересно. Неведомое существо из ниоткуда, ночи напролет чарующее министров двора…
Тимофей беспокойно оглянулся:
– Нашептывают, будто она колдунья. – Затем скороговоркой: – Запомни, я не возвожу на нее напраслину. Например, она пожертвовала деньги на небольшой храм Посейдона за пределами города. Благочестивый поступок, ничего не скажешь. – Он не смог скрыть скепсиса. – Хотя храм дал работу ее родственнику Никомаху – он служит там священником, а здесь появился еще до Феоны. Я не знаю, чем он занимался раньше, но, может быть, как раз Никомах и подготовил почву для нее в этом городе. – И снова затараторил: – Со всем моим почтением… Как знать, может, она – богиня среди нас, смертных… И давай теперь сменим тему.
«Посейдон? – гадал Эверард. – Здесь, в глубине материка… Ну конечно. Посейдон ведь не только бог моря, но бог лошадей и землетрясений, а в этих краях есть и то и другое».
Он рассчитывал, что Чандракумар вернется под вечер. Первым делом Эверард утолил голод у жаровни торговца вразнос, съев чечевицу с луком и завернутые в лепешки чапатти. Помидоры, зеленый перец и жареные початки кукурузы принадлежали грядущему. Эверарду хотелось кофе, но пришлось довольствоваться разбавленным прокисшим вином. Еще одну потребность он удовлетворил в переулке, где, к счастью, никого не оказалось. Прелести цивилизации – например, французский писсуар – скрывались в том же далеком и туманном будущем, что и гамбургеры.
Когда Эверард добрался до вихары, солнце уже закатилось за крепостные стены и улицы отдавали дневной жар тени. На сей раз монах провел его в комнату, больше напоминавшую келью: простая обстановка, ни одного окна и лишь тонкая занавеска на дверном проеме для уединения. В глиняном светильнике на полке мерцал благовонный язычок света, вполне достаточный для того, чтобы можно было нащупать путь по полу комнатки, все убранство которой состояло из соломенного матраца и куска мешковины. На нем со скрещенными ногами сидел мужчина.
Когда Чандракумар поднял взор, белки его глаз сверкнули во мраке. Маленький худой мужчина с кожей шоколадного цвета, тонкими чертами лица и полными губами индуса, рожденного в конце девятнадцатого века. Выпускник университета, чьи исследования в области индо-бактрийского общества привлекли к себе внимание Патруля. Один из оперативников разыскал его и предложил возможность продолжить исследования лично. Наряд Чандракумара состоял из белого дхоти, волосы ниспадали на плечи, и около рта он держал какой-то предмет, который, догадался Эверард, только выглядел как амулет.
– Рад видеть тебя! – произнес он неуверенно.
Эверард ответил на приветствие тоже по-гречески:
– И я рад!
Шаги монаха затихли где-то в глубине дома, и патрульный мягко спросил на темпоральном:
– Мы можем поговорить без посторонних ушей?
