Исхудалый, он в чем был в том и ступил весной 1946 года на японскую землю. А когда приехал домой, узнал, что дом сгорел от пожара годом раньше, во время мартовского налета на Токио. Тогда же погибли и родители. Единственный старший брат пропал без вести на фронте в Бирме. И Такия Сёсабуро остался один в этом огромном мире. Но он не горевал, хотя, конечно, было горько. Однако любой странник в этом мире рано или поздно остается один. Ему всего тридцать, а это не тот возраст, когда следует винить окружающих за собственное одиночество. Он лишь ощутил свой возраст — и ничего больше. Никаких других эмоций.
Такия Сёсабуро уцелел. А раз выжил — нужно работать головой, чтобы оставаться на плаву и дальше.
Ничего другого он делать не умел, поэтому просто собрал старых знакомых, создал небольшой джаз-бэнд и начал играть в одном местечке недалеко от американской военной базы. Там, верный своему таланту, завел дружбу с майором американской армии — большим поклонником джаза. Майор, итальянец родом из Нью-Джерси, неплохо играл на кларнете. Служил он в снабжении и мог заказывать из Америки сколько угодно нужных пластинок. В свободное время они на пару джемовали или шли в казарму майора и за банкой пива слушали там лучшие пластинки Бобби Хакетта, Джека Тигардена, Бенни Гудмена[8]и пытались копировать их пассажи. Майор доставал для него дефицитные в то время продукты, молоко, выпивку, и Такия Сёсабуро подумывал: «Совсем неплохие времена!»
Женился он в 1947 году — на дальней родственнице по материнской линии. Случайно встретил ее на улице, затем за чашкой чая выслушал истории из жизни родственников и рассказал о своем прошлом. Так они сблизились, а вскоре — предположительно, из-за ее беременности — стали жить вместе.
По крайней мере, так он рассказывал Тони Такия. Правда, сын не знал, насколько Такия Сёсабуро любил свою жену. Отец рассказывал только, что она была красавицей и тихоней, а вот здоровьем похвастать не могла.
На следующий год после замужества родился мальчик, а через три дня после родов мать умерла. Скоропостижно — и также быстро ее кремировали. Смерть была очень тихой, без страданий и видимых мучений: она будто погасла. Словно кто-то, стоя за спиной, незаметно нажал на кнопку.
Такия Сёсабуро сам не знал, как все это воспринять, — чувство было совершенно незнакомым. Казалось, в груди застряла какая-то маленькая шестеренка, но он никак не мог понять, что это за штучка и зачем она там нужна. Она просто засела в теле и не давала ему о ни о чем задумываться. Такия Сёсабуро поэтому неделю почти ни о чем не думал и даже не вспоминал об оставленном в роддоме сыне.
Майор пытался его утешить. Они чуть ли не каждый день выпивали в баре рядом с кладбищем.
— Полно тебе! Крепись! Ты должен поднять на ноги сына, — чеканил слова майор.
Однако Такия Сёсабуро никак не мог взять в толк, что ему говорят, и молча кивал головой. Понятно было одно — ему желают добра. Затем майор, словно вспомнив, предложил:
— Давай я придумаю ребенку имя. — И правда: Такия Сёсабуро еще даже не думал об этом. — Что, если назвать, как и меня — Тони?
Что ни говори, а имя Тони никак не подходило японскому ребенку. Но откуда об этом мог знать майор? Вернувшись домой, Такия Сёсабуро написал на бумаге «Такия Тони», прикрепил листок с именем к стене и несколько дней время от времени посматривал на него. «Такия Тони? А что? Вполне! Американцы из Японии уйдут еще не скоро. Глядишь, имя в американском духе пойдет сыну на пользу…»
Но вышло наоборот. Из-за такого имени его считали в школе полукровкой, а когда вызывали к доске, остальные дети смотрели с удивлением и легким презрением. Многие считали его имя плохой шуткой, а некоторых оно раздражало.
Вот поэтому — да и по другим причинам — Тони Такия вырос человеком замкнутым. Настоящих друзей у него не было, но он об этом особо и не жалел. Одиночество казалось ему совершенно естественным состоянием. Даже можно сказать, некой жизненной предпосылкой. С тех пор, как он себя помнил, отец нередко уезжал с выступлениями в другие города, а его оставлял на попечение приходящей экономке. Годам к двенадцати Тони уже справлялся со всем сам: готовил еду, запирал жалюзи, ложился спать. И нисколько при этом не грустил. Чем ждать, пока для него что-то сделают, приятней было делать все самому. После смерти жены Такия Сёсабуро больше не женился. Подружек заводил по-прежнему, но ни одну в дом не привел. Видимо, как и сын, привык жить сам по себе. При этом между отцом и сыном не возникало никакого отчуждения — что при таком укладе казалось вполне возможным. Однако привычки одиноких людей не позволяли никому первым открыть другому душу. Более того — они не видели в том особой необходимости. Просто Такия Сёсабуро не годился в отцы, а Тони Такия — в сыновья.
Тони Такия любил рисовать. Запершись в своей комнате, он только и занимался этим все дни напролет. Особенно ему нравилось рисовать механизмы. У него хорошо получалось остро отточенным карандашом вырисовывать мелкие детали велосипедов, радиоприемников, двигателей. Даже рисуя цветок, он выделял каждую прожилку на листьях. Нравилось это кому-то или нет, но получалось у него только так. Он не мог похвастать хорошими оценками по остальным предметам, но в живописи и рисовании неизменно бывал на высоте. На конкурсах почти всегда занимал первые места.
Окончив школу, Тони Такия поступил в Институт искусств, и с той поры отец и сын стали жить раздельно. Тони естественным образом выбрал профессию иллюстратора. По правде, задумываться о чем-то другом даже не требовалось. Сверстники маялись и страдали в поисках занятия, а он, ни о чем не думая, молча рисовал свои точные механизмы. То были времена студенческих волнений и яростных протестов против власти и системы, поэтому оценивать его более чем реальные картинки было некому. Преподаватели над ними насмехались. Однокашники корили за безыдейность. При этом Тони Такия совершенно не мог понять ценности «идейных» картин однокашников. На его взгляд, они были абсолютно убоги и совершенно неточны.
После института все изменилось. Благодаря филигранному мастерству у Тони Такия с самого начала не возникало проблем с работой — хотя бы потому, что никто не мог лучше его так тщательно рисовать сложные механизмы или строения. Люди в один голос твердили: «Реальней, чем сам предмет». Его картинки были точнее фотографий и понятнее любого пояснения. И он в одночасье стал иллюстратором нарасхват. Брался за любую работу, касающуюся механизмов: от обложек автомобильных журналов до рекламных проспектов. Работа спорилась и приносила немалый доход.
А Такия Сёсабуро продолжал играть на тромбоне. Приходили и уходили времена современного, свободного, электрического джаза, а он по старинке играл тот, старый. Он был хоть и не первоклассным, но достаточно известным и продававшимся исполнителем, при этом всегда имел хоть какую-нибудь работу, по-прежнему вкусно ел и не испытывал недостатка в женщинах. Ему, как и раньше, было грех жаловаться на судьбу — жизнь складывалась вполне удачно.
