Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
И опять эта потребность немедленно позвонить маме и рассказать, что все пришли, и услышать в ее голосе то же, что переполняет меня – гордость и надежду. Я всегда спешила поделиться с мамой своими успехами или просто рассказать о каком-то хорошем событии, так как знала, что ее радость всегда будет равна, а то и сильнее моей; и ее реакция зачастую ломала стены неверия в себя, которые я, к сожалению, так упорно возводила. Но по той же причине я избегала посвящать ее в свои неудачи и трудности, так как ее взгляд обнажал именно то, что я боялась увидеть. Почему я до сих пор так нуждаюсь в ее похвале? Что есть такого в этой связи с матерью, что ею невозможно пресытиться?
Элла
Сидеть одной в кафе или кинотеатре, а тем более есть в одиночестве в ресторане когда-то являлось для меня той красной чертой, переступить которую я решалась разве что мысленно, и то лишь для того, чтобы прийти к заключению, что это невозможно. Мне казалось, что одна я буду чувствовать себя ужасно, и все, что мне останется, – это исподтишка разглядывать окружающих, ну а это – дурной тон. Я представляла себя сидящей в полуосвещенном зале, уничтожающей порцию с огромной скоростью, не поднимая глаз от тарелки. Чем больше я об этом думала, тем более увеличивалась воображаемая скорость поедания, так что довольно скоро я видела себя обедающей в столовке для неимущих с одним лишь желанием – неприметно и быстро насытиться и исчезнуть. Поэтому, оберегая себя от расстройства, я чаще всего отказывалась от этого сомнительного удовольствия.
Но с тех пор кое-что изменилось – такого сорта вопросы меня просто больше не занимают. Теперь у меня новая привычка: кофе и свежая булочка каждую пятницу в кафе на моей улице, рядом с домом. Каждую неделю примерно в девять я захожу в кафе и усаживаюсь за одним и тем же столиком в углу, греясь в мягком тепле неназойливого утреннего солнца. Сижу одна, поставив сумку на соседний незанятый стул, отгородившись от других, таких же, как я, постоянных посетителей – то ли приезжая, то ли туристка – и наслаждаюсь бездельем.
Пятница. Я сижу в кафе и мысленно переношусь на несколько дней назад, во вторник, на встречу матерей; вспоминаю, как вышла оттуда в полном смятении, удрученная, взволнованная, переполненная мыслями и воспоминаниями. Я вновь возвращаюсь ко дню твоего, Эйнав, рождения. В этот день, можно сказать, и я родилась заново – стала матерью. С тех пор материнство стало моей второй кожей, моей одеждой, оно всегда при мне. Куда бы я ни подалась, я – мать.
Я растворяюсь в своих мыслях, даю им плыть в любом направлении, терпеливо жду, когда они причалят к берегу. И вот я вижу тебя, моя девочка, в детском садике, во время завтрака, твои крохотные ручки сжимают кусочек хлеба, смазанный творогом, вся мордашка покрыта белым снегом. Скоро ты нарисуешь картинку, которую позже протянешь мне, вся светясь от гордости. На работе в обед я шептала про себя: «Спи спокойно, мое счастье». Словно читая твое время по внутренним часам, я знала каждую твою минуту. А затем всплывает еще одна картинка – назойливая; я пытаюсь ее прогнать, но в конце концов сдаюсь и вижу себя по дороге в садик, вспотевшую, спешащую, опаздывающую; и мою Эйнав, стоящую у ворот с ожиданием и обидой во взгляде, которые сменяются радостью в ответ на мой виноватый, молящий о прощении вид. И вновь всплывает во мне мгновенно подавленное разочарование: не меня ты ждала, а мороженое – награду, которую я приносила всегда, когда опаздывала.
Или вот еще: вечер, мы сидим на кровати в твоей комнате; я уже прочла тебе две сказки и обняла, и поцеловала, и выключила свет, а ты все не даешь мне уйти…
Я отпиваю свой кофе, который уже успел остыть, жду продолжения воспоминаний на экране моего воображения, и оно усаживает тебя, Эйнав, возле меня здесь, в кафе, как когда-то.
Ты помнишь, как когда ты была маленькой, – шепчу я тебе с улыбкой, – вечером, когда я укладывала тебя спать, ты просила, чтобы я не уходила? Ты помнишь, как ты упрашивала, и требовала, и кричала, чтобы я осталась? «Ты любишь меня?» – спрашивала ты. «Ты любишь меня? – не успокаивалась моя девочка. – Скажи мне, что ты любишь меня!»
Сто тысяч раз я повторяла тебе, – говорю я ей, – повторяла, и повторяла, и повторяла, пока уже начинала хрипеть, повторяла и повторяла, пока уже переставала замечать, что я говорю, а рука гладила твой лобик, твои волосики:
«Я люблю тебя, я люблю, я люблю…» Вот мы уже превратились в живой ком, руки и ноги сплетены; ком раскачивается, как в молитве, и мелодия не прекращается: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…» И так до тех пор, пока я останавливалась, разжимала осторожно твои руки, целовала один за одним тонкие пальчики и клала твою кудрявую головку на подушку. Я оставалась еще на минуточку и еще на минуточку возле тебя, вдыхая остатки младенческого аромата, не в состоянии расстаться.
Иногда я просыпалась по ночам и бежала в твою голубую комнату убедиться, что ты дышишь. За короткое расстояние, которое разделяло наши комнаты, я успевала помолиться, чтобы все было в порядке, потому что если – нет, то мне лучше не жить; и еще успевала за два оставшихся шага обдумать, как умру: таблетки, безболезненная смерть, мгновенное ныряние в бездну, а ты уже там, тянешь ко мне ручки…
Я клала мизинец тебе под носик, как кассирша, которая проводит индексом под лучиком считывающего устройства, и, получив подтверждение, что все хорошо, возвращалась в кровать.
Моя девочка – мама! Я – бабушка! Я внезапно вернулась в «здесь и сейчас», рассматриваю соседний столик, который незаметно для меня успели занять четверо мужчин. И вот я в группе таких же, как я, матерей.
Таких же? – пугаюсь я. – Разве они такие же? А как же ты, Эйнав?
Я еле сдерживаю слезы.
Девушка в военной форме проходит по тротуару; одной рукой прижимает к уху телефон, другой – тащит по земле огромную походную сумку.
Помнишь ли ты, Эйнав, тот наш разговор, один из многих за время твоего путешествия? Это была длинная поездка, где ты только ни побывала… Длинная и тяжелая.
«Мама! – кричала ты. – Мама! Здесь просто здорово!» А я пыталась вставить предложение, добавить слово в непрерывную лавину фраз; спросить, когда ты возвращаешься, сказать, что я соскучилась; рассказать, что упала и сильно ударилась, но волноваться не надо – все уже почти прошло; и почему ты так редко звонишь, и что я каждый вечер жду звонка и поэтому никуда не выхожу, чтобы ты не волновалась, не застав меня дома. А ты все говоришь и рассказываешь о природе и о друзьях, которых встретила, и о еде, которую пробовала; и о том, что купила мне подарок и послала его по почте.
«Почему по почте, – испугалась я, – разве ты не должна скоро вернуться?» И вдруг – конец, ты исчезла в моей трубке.
И снова будни, одиночество, ожидание. А, вернувшись, ты неожиданно возникла в дверях, застала меня врасплох. «Эйнав! Доченька! Я не могу поверить, как это ты не сказала мне, что возвращаешься? Я бы приехала тебя встретить!»
Все, достаточно! Я прошу счет у молодой официантки. Ком в горле никак не проглатывается. Все это время, что тебя не было, я держала в замораживателе коробки с твоими любимыми блюдами; и ты ела с жадностью и наслаждением. Потом ты вынула из сумки вышитые салфеточки, купленные специально для меня, и подставочки для стаканов, правда, очень красивые. И я сидела там, напротив тебя, счастливая оттого, что вижу тебя, вижу, как ты похудела. Но вдруг я спохватилась, а где же твой большой рюкзак? И ты рассказала мне, что познакомилась с одним парнем и оставила рюкзак у него дома, чтобы не тащить все сюда.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
