Научиться переменчивости невозможно. Как можно научиться жить при отливах? Как можно научиться оставаться на гребне волны? Здесь, на берегу, проще понять, где тихие отливы скрывают под собой жизнь. В этот прозрачный момент неопределенности мы вдруг обнаруживаем скрытое царство на дне морском. Здесь, бредя по мелководью, мы видим и кружащихся вокруг ног листоверток-пеструшек, и белых морских ежей, напоминающих выгравированные в грязи мраморные медальоны, и множество сверкающих в пене морской красочных моллюсков с открывающимися и закрывающимися, словно крылья бабочки, раковинами. Этот застывший миг отступления моря так же прекрасен, как момент его возвращения, когда надвигающиеся волны накатываются на пляж, пытаясь дотянуться до темных цепочек водорослей, выброшенных предыдущим приливом.
Вероятно, главное, что я могу взять с собой из этой жизни на пляже, — простое воспоминание о том, что реален каждый цикл приливов, что реален каждый цикл волн, что реален каждый цикл отношений. А мои ракушки? Я могу положить их в карман. Там они будут напоминать мне о том, что море отступает и возвращается бесконечно.
7. Несколько раковин
Я собираю вещи. Что мне дали все старания, все размышления на берегу? Какие ответы и решения я смогу применить в собственной жизни? В моем кармане несколько ракушек, несколько подсказок, всего несколько.
Вспоминая свои первые дни здесь, я понимаю, с какой жадностью я их собирала. Я до отказа заполняла карманы мокрыми ракушками с прилипшим к ним влажным песком. Весь берег был усыпан красивейшими раковинами, и я не могла оставить без внимания ни одну. Я вышагивала по берегу, не поднимая головы — из страха упустить что-то ценное у себя под ногами. Коллекционер гуляет по берегу, надев наглазник, — он не замечает ничего, кроме своих трофеев. На самом деле жажда наживы несовместима с истинной способностью оценить прекрасное. Но после того как мои карманы растянулись, а полки шкафов и подоконники переполнились, моя жажда наживы начала угасать. Я принялась избавляться от добра, перебирать.
Невозможно собрать все красивые раковины на берегу. Собрать можно лишь некоторые, и они кажутся тем красивее, чем их меньше. Одна лунная ракушка впечатляет гораздо больше, чем три. В небе лишь одна луна. Один рассвет — событие, а шесть — уже последовательность, похожая на череду обычных будней. Постепенно мы оставляем только идеальные экземпляры, отсеивая остальные. Необязательно, чтобы это были редкие ракушки, но они должны быть идеальными в своем роде. Каждую мы располагаем отдельно, словно остров, окруженный пространством.
Только в пространстве расцветает ее красота. Только в пространстве события, объекты и люди уникальны и значительны, а потому красивы. Дерево величественно, только если смотреть на него на чистом фоне неба. Нота в музыке обретает значимость на фоне тишины. Свеча расцветает на фоне ночи. Даже небольшие, обычные предметы обретают значимость в пространстве, словно несколько желтеющих травинок, изображенных восточным художником где-то в уголке пустого полотна.
Я начинаю понимать, что моей жизни в Коннектикуте не хватает этой значимости, а следовательно, и красоты, потому что в ней слишком мало свободного пространства. Пространство исписано, время заполнено. В моем ежедневнике так мало свободных страниц, в моем дне так мало свободных часов, в моей жизни так мало свободного пространства, в котором я могу побыть одна, чтобы обрести себя. В моей жизни чересчур много занятий, людей, вещей. Слишком много стоящих занятий, интересных людей и ценных вещей. Потому что нашу жизнь загромождает не только обыденное, но и важное. Сокровищ — ракушек — у нас может быть в избытке, но только одна или две из них будут важными.
Здесь, на острове, у меня появилось пространство. Парадоксально, но именно здесь, на ограниченной территории, пространство само находило меня. Географические границы, физические ограничения, замкнутость в общении побуждали меня к естественной избирательности. Здесь не так уж много занятий, предметов или людей. Здесь есть время быть спокойным, время работать ненапряженно, время подумать, время понаблюдать за цаплей, с железным терпением выслеживающей свою жертву. Время смотреть на звезды или изучать ракушку, время встречаться с друзьями, сплетничать, смеяться, разговаривать. И даже время молчать. Дома, в те редкие часы, когда я встречаюсь с друзьями, время настолько ценно, что кажется, будто каждый его момент должен быть заполнен разговорами. Мы не можем себе позволить роскошь молчания. Здесь, на острове, я могу сидеть с друзьями молча, глядя на последнюю бледно-зеленую полосу уходящего дня на горизонте, или на витки маленькой белой ракушки, или на темный шрам от падающей звезды в ослепительном ночном небе. Тогда общение превращается в единство, которое питает нас так, как не питают никакие слова.
Жизнь на острове выбирает за меня, но это естественный, а не искусственный выбор. Она выбирает в числовом, но не материальном выражении. На этом острове есть самые разные занятия, но их не слишком много. Есть абсолютно разные люди, но их не слишком много. Простота жизни подталкивает меня и к физической, и к умственной, и к общественной деятельности. У меня нет машины, поэтому за продуктами и почтой я езжу на велосипеде. Когда холодно, я, чтобы разжечь камин, собираю и колю плавник, прибитый волнами к берегу. Вместо горячих ванн я плаваю в море. Мусор закапывается, а не вывозится грузовиком. И когда у меня не получается писать стихи, я пеку печенье и чувствую такое же удовлетворение. Большинство этих обязанностей стали бы настоящим бременем для меня, будь я дома, где жизнь переполнена, где расписан каждый день. Дома у меня дети, и я ответственна за жизни многих людей. Здесь, где есть время и пространство, физический труд — желанная смена занятий. Он уравновешивает мою жизнь, я восстанавливаюсь так, как никогда не восстанавливаюсь дома. Заправка постели или поездка на рынок не так восстанавливают, как плавание, езда на велосипеде или копание в земле. Вернувшись домой, я не смогу закапывать мусор, но смогу копаться в саду, я смогу ездить на велосипеде в хижину, в которой работаю, и я по-прежнему смогу печь печенье в дни, когда все идет из рук вон плохо.
Мой остров делает выбор за меня и с точки зрения общества. Он невелик, и на нем живет не так много людей. Здесь я могу встретить тех, кого не встречу дома из-за различий в возрасте или роде занятий. Мы, обитатели пригородов, скорее общаемся с людьми приблизительно того же возраста и схожих интересов. Поэтому мы и выбрали пригород — у нас одинаковые потребности и стремления. Остров выбирает для меня людей, очень отличающихся от меня, — незнакомцев, которые при достаточном времени и пространстве всегда оказываются интересными личностями. Здесь я узнаю, что каждый из них совершил или морское путешествие, или длительную поездку на поезде, или просто на время уединился в маленькой деревушке. За пределами хаоса жизни случайность временного затворничества выбирает для нашего круга лишь несколько человек. Мы бы никогда не выбрали их соседство, жизнь выбрала их для нас. Но выброшенные на этот остров, мы стремимся понять друг друга, и это стремление придает нам сил. Сложность жизни в большом городе заключается в том, что если мы выбираем, а мы должны выбирать, чтобы жить, дышать, работать в таких условиях переполненности, мы склонны выбирать людей, похожих на нас самих. Слишком однообразный рацион. Только закуски и никакого мяса, только сладости и никаких овощей, в зависимости от того, к какому типу людей мы сами принадлежим. Но как бы сильно мы ни отличались, очевидно одно: обычно мы выбираем хорошо известное, и редко — незнакомое. Мы стараемся не выбирать незнакомое, потому что оно может шокировать, расстроить или с ним просто будет сложно справиться. Но именно неизвестное со всеми свойственными ему разочарованиями и сюрпризами обогащает нас больше всего.
