– Ты знаешь, что я этому рада. Я так редко вижу Никки… и тебя тоже. Вот я и подумала, что вы останетесь на весь сезон…
– Я не могу, у меня дела. – Нора встала из-за стола, не дожидаясь, когда мать закончит завтрак.
Она вышла, но спустя несколько минут вернулась.
– Дело в том, – начала она, встав за спиной у матери, и тон ее был настолько резок, что Эмили едва не поперхнулась глотком кофе, – что я всегда в начале июля бываю в Нью-Йорке. Разве ты не заметила?
Эмили не повернула головы. Только почувствовала, как задрожала чашка во внезапно обессилевших пальцах, и поспешила поставить ее на стол.
– Всегда? – переспросила она. – Разве?
– Во всяком случае, в последние годы. И ты знаешь, почему.
– Прошу тебя, – Эмили порывисто встала, – не будем продолжать этот разговор.
– Но ты сама начала его!
– Неправда. Впрочем, это не важно. – Боком, не глядя в лицо дочери, Эмили прошла мимо нее и поднялась к себе.
Несмотря на открытые окна, в комнате уже было душно. Эмили включила кондиционер и прилегла.
Ее дочь Нора в День независимости должна быть в Нью-Йорке. Нора непременно хочет быть в Нью-Йорке… Бог с ней, пусть! Каждый год она отмечает в Нью-Йорке День независимости, каждый год четвертого июля она покупает цветы и, должно быть, выпивает за день несколько стаканов виски с содовой. Но почему она только теперь об этом заговорила? И когда это случилось в первый раз? Пять лет назад? Десять? Во время учебы в университете? А может, еще в школе, когда она отправилась в Нью-Йорк провести несколько дней в компании тети Рэчел и двух ее прыщавых отпрысков? Что она знает, что помнит о том Дне независимости? Когда, когда она перестала быть ее тихой и ласковой Норой? Да и была ли она вообще когда-нибудь – ее? Как зло звучал голос дочери… Неужели она стала ей врагом? Неужели она испытывает к матери только ненависть?
В течение двух часов Эмили оставалась неподвижной, застыв на застеленной постели. Но мысли ее метались, путались, рвались. От этого мельтешения начала кружиться голова. Эмили встала и выдвинула нижний ящик ночного столика, который не открывала уже очень давно. Она нашла коробочку с «успокоительными», как их когда-то назвал доктор Боровски, таблетками и проглотила двойную дозу. Потом снова легла.
– Бабушка спит, – сообщила Никки матери, заглянув в спальню.
Нора нахмурила брови.
– Это старость! – жестко сказала она и передернула плечами. – Спать между завтраком и обедом!
На следующий день Эмили предприняла попытку поговорить с дочерью. Теперь она винила себя во всем: в том, что была недостаточно внимательна к ребенку, получившему серьезную душевную травму, была занята восстановлением собственного внутреннего равновесия, не предполагая, что маленькая девочка, жившая в одном с ней доме, нуждалась в том же самом, и возможно, даже больше нее. А она… Ей горько было замечать, как, взрослея, Нора становится похожа на отца. Возможно, она, не отдавая себе отчета, переносила на нее свою неприязнь… и девочка это чувствовала. А потом, когда Эмили наконец поняла, что дочь потеряна, что они стали чужими друг другу, разве задумалась она о причине этого, разве попыталась понять Нору? Нет, она словно ждала этого, как будто всегда была уверена, что иначе и быть не может. И кто знает, какие бури бушевали тогда в этой, теперь столь ожесточенной по отношению к матери душе? Ведь когда-то Эмили видела восхищение в детских глазах, замечала, как дочь пытается быть похожей на нее. Конечно, это было до… Но тогда они несомненно любили друг друга, и только она, мать, виновата в том, что это чувство исчезло.
– Нора, детка, – начала Эмили, улучив момент, когда Никки уже отправилась с друзьями на пляж, а Нора еще только собиралась последовать ее примеру, – ты не торопишься? Я хочу поговорить с тобой.
Дочь взглянула на нее с изумлением.
– «Нора, детка», – раздраженно передразнила она. – Что это с тобой?
Уже по началу разговора было ясно, что ни к чему хорошему он не приведет. Но отступать было поздно.
Нора принесла два легких коктейля. В бледно-желтой жидкости плавали кубики льда, при каждом глотке скользившие по стенкам стакана, норовя прикоснуться к губам.
– Нора, – вновь приступила к разговору Эмили. – Я много передумала и перечувствовала за это время…
– Если можно, без предисловий, более кратко и менее красноречиво.
«Какое хамство!» – подумала Эмили, но промолчала. Она собрала всю волю, чтобы сдержать собственный непокорный характер и не затеять обычную словесную перепалку. Но фраза Норы сбила ее с мысли. Волнуясь, Эмили не могла сразу найти слова для продолжения и вдруг, неожиданно для себя, попросила:
– Останься на этот раз со мной! Не надо, не надо ехать!
– Ах, вот в чем дело! – произнесла Нора, и на ее губах появилась презрительная усмешка.
– Доченька! – почти крикнула Эмили, словно пытаясь этим криком зажать Норе рот, – я виновата перед тобой! Я только сейчас поняла, как…
– Это смешно, мама, – вставая, сказала Нора. Лицо ее было серьезно и холодно. – Эта жалкая роль не для тебя. Ты всегда умела ценить себя. И это достойно уважения.
– Мне нужно не уважение моей дочери…
– А что же? – перебила Нора. – Любовь? Полно, мама, ты давно уже сама не любишь меня и не ждешь от меня проявлений дочерних чувств. Для такого рода вещей есть Никки. И не только… – Она горько усмехнулась. – С моей помощью ты, можно сказать, обрела сына… Твои нежные с ним отношения стали последней каплей…
– Он вырос без родителей, без дома… – потерянно проговорила Эмили. – Ему нужна была ласка, нужна была мать.
– А мне – не нужна была? – воскликнула Нора. – Он ее приобрел! Но за мой счет! Впрочем, – она поджала губы, – у меня ее никогда и не было. Я тоже выросла без матери… и без отца.
Она резко развернулась и вышла. На какое-то время Нора поднялась к себе, а потом ее гордый профиль промелькнул в дверях гостиной. Эмили не окликнула дочь. Она встала и выглянула в окно. И смотрела на высокую женщину, удалявшуюся от дома уверенной быстрой походкой, пока та не скрылась из вида.
– Взгляни-ка, – Рэй легонько толкнул локтем водителя такси и кивнул на переходившую через улицу женщину.
Майка на тонких бретелях облегала высокую грудь, прямая, до колен, светлая юбка подчеркивала ровный загар красивых ног. Лица он, правда, не разглядел – слишком быстро женщина прошла мимо, но на лицо он всегда смотрел в последнюю очередь.
– Так что? – спросил таксист. – Может, выйдешь? – Он подмигнул пассажиру.
– Нет, – Рэй внезапно помрачнел, – сейчас мне надо в другое место.
Спустя несколько дней Нора уехала. Эмили больше не пыталась поговорить с ней, и они даже не попрощались: Эмили просто не смогла заставить себя спуститься вниз. Она только наблюдала из окна, как дочь что-то наставительно говорит Никки, взмахивая иногда указательным пальцем перед ее лицом. «Классная дама», – подумала Эмили и сейчас же упрекнула себя: снова это ироничное высокомерие!
