— Нет-нет, — страстно возразил он, — мне здесь очень и очень нравится, потому что здесь живешь ты, такая необычная, такая замечательная, такая желанная…
В ответ она обвила руками его шею. Он попытался покрутить ее вокруг себя, но понял, что это опасно. Комната была крохотных размеров. Узкая длинная кровать, маленький стол, заваленный всевозможными рисунками и эскизами, и непонятно откуда взявшееся пианино — вот и все.
— Я бы чем-нибудь тебя угостила, но у меня, к сожалению, ничего нет. Всю стипендию я отдала за новое платье.
— Оно тебе очень идет, — сказал он искренне, — ты правильно поступила. К тому же я давно уже привык вечером ничего не есть.
— Может быть, так и должно быть, — говорил он ей, когда они сидели на кровати и пили чай без сахара. — Может быть, если бы мы жили в другом, более справедливом мире, где не надо столько бороться за место под солнцем, не было бы и той потрясающей ночи…
— У нас сейчас будет такая же ночь, а может быть, еще лучше. — Она поставила чашки на стол. Он притянул ее к себе…
— Нет-нет, — сказала она своим низким грудным голосом, — давай положим матрац на пол, мы вдвоем не поместимся на этой кровати…
Утром он проснулся первым. Она спала, положив голову ему на плечо, и ее золотистые кудри рассыпались по подушке. В молодости спящие люди всегда выглядят красивее. «Боже, какая она красивая», — думал он и боялся пошевелиться, чтобы ее не разбудить. Так они лежали, пока не услышали шум подъезжающего грузовика. Машина остановилась где-то недалеко, и сразу дом заполнился грохотом сгружаемых ящиков и криком рабочих.
— Это открылся овощной магазин, — сказала она, не открывая глаз.
— Они так каждый день?
— Да, но это не все. У них здесь рядом с моей комнатой раздевалка. Они как-то узнали, что здесь живет девушка, и нарочно громко ругаются.
Скоро, будто в подтверждение ее слов, послышалось, как открылась соседняя дверь. Туда вошли какие-то люди, и через тонкую перегородку к ним хлынула отборная брань. Рабочие как будто соревновались, кто громче и сильнее выругается.
Она откинула одеяло, встала и подошла к какому-то ящику у окна. Ящик оказался старым проигрывателем.
— Грубостям мы противопоставим Бетховена, — сказала она и улыбнулась. Комната наполнилась звуками симфонического оркестра. С той стороны перегородки прилетела новая волна отборных выражений. Она поставила громкость на максимум. Дуэль двух мировоззрений продолжалась минут пять. Но электроника свое взяла. Щелчок закрывающейся двери означал полную капитуляцию неприятеля. Она уменьшила громкость и повернулась к нему.
— Ну как?
— Восхитительно, — сказал он, имея в виду не столько Бетховена и одержанную победу, сколько ее молодое обнаженное тело, от которого он все это время не мог оторвать глаз. Она засмеялась и игривой походкой подошла к раскинутой на полу постели.
— Давай отметим это утро, — сказала она, легла рядом с ним и скинула с него одеяло.
Прошла пара месяцев. В воздухе запахло весной. То сияло солнце, то шел мокрый снег. Большой город, казалось, всеми силами противился приходу весны. Люди и машины по-прежнему спешили большими потоками неизвестно куда. Дома по-прежнему выглядели невзрачными и угрюмыми. Но все-таки запах, обаяние весны уже кружили головы молодых и старых, наполняя сердца таинственным трепетом ожидания и тоски, тревоги и восторга. У старых открывались раны и язвы, сердце то замолкало, то начинало колотиться со страшной силой. Молодые дурачились и вытворяли всякие глупости.
Приближалась очередная, самая обычная весна, если, конечно, весна может быть обычной. Для жителя шестого этажа эта весна была чем-то похожа на девушку, которая так стремительно ворвалась в его скучную, размеренную жизнь и спутала ему все карты.
Как весна, она умела кружить голову и, как весна, была непредсказуема в своих желаниях и поступках. Вначале он хотел изменить ее, переделать по своему разумению. Но скоро выяснилось, что это невозможно, да и ни к чему. Через несколько месяцев она заканчивала свою учебу и уезжала в другой конец страны. И все…
Как весна, наступившая в том году так неожиданно и так стремительно, она должна была сверкнуть, а потом исчезнуть навсегда и больше никогда не возвращаться в его жизнь.
Он уже понял, что с ней невозможно о чем-либо точно договориться. Она могла не прийти на свидание или на целый час опоздать, что-то обещать и тут же забыть. Он не мог такого терпеть и злился. Но стоило ей прийти к нему, сесть рядом и улыбнуться, и он сразу таял… В конце концов, их отношения переросли в какую-то странную игру, похожую на художественный фильм, в котором оставили самые яркие кадры, а остальное все выкинули. Это была красивая, но малопонятная игра. Она приходила к нему, когда хотела, без предупреждения. Он всегда радостно встречал ее, но никогда не просил приехать снова, сам к ней не ходил и не пытался затащить ее в постель, хотя такое желание у него возникало сразу, как только он ее видел. Обычно они сидели у него в комнате и болтали. Ему очень нравилась роль этакого наставника, умудренного опытом и знаниями. Его советы, скорее всего, больше нужны были ему самому, чем девушке. Они помогали ему самоутверждаться.
Она верила ему. Она слушала его очень внимательно. Ему это нравилось…
С самого детства девушка вбила себе в голову, что она некрасивая, незаметная…
— Ты очень симпатичная девушка. Ты просто ведешь себя неправильно, — вдалбливал он ей. — У тебя красивые, стройные ножки, приятное лицо, восхитительные глаза — что еще надо? Как насчет красной кофты и короткой юбки?
— Вот как получу деньжат, — смеялась она.
Однажды вечером, возвращаясь домой, он увидел ее в своей комнате в красивой малиновой кофте и сказал со вздохом:
— Здорово! Я уверен, что все знакомые тебе сказали, как тебе идет эта кофта.
— Ты как всегда прав, — ее глаза засияли.
— И улыбка тебе тоже очень идет. (Про себя он отметил, что в последнее время она стала чаще и красивее улыбаться.) Это твое оружие, причем грозное оружие. Научись пользоваться им.
— А ты не боишься сам пострадать? — засмеялась она. Он подошел к ней и поцеловал в щечку.
— Конечно, боюсь, — сказал он, — я, можно сказать, уже… Но что поделаешь, такова жизнь.
Однажды она потащила его на концерт классической музыки. Он сидел и явно скучал. Только потом, спустя много лет, когда волшебная музыка Моцарта и Вивальди начала ему нравиться, он понял, что за это должен благодарить ее. Но сейчас в этом огромном и красивом концертном зале его интересовала только она. После концерта она спросила: «Ну как, понравилось?» Он с иронией ответил: «Концерт — нет, ноги — да», — намекая на ее новую короткую юбку, позволяющую любоваться длинными стройными ногами. «Да ну тебя, — сказала она, — я с тобой больше никуда не пойду».
В другой раз они пошли на выставку. Выставлялись зарубежные коллекции импрессионистов, наделавшие много шума в городе. Чтобы попасть туда, люди стояли в очереди целый день. Она предложила занять очередь с четырех утра — тогда будет шанс достать билет. Он категорически не хотел ради искусства терпеть такие неудобства.
