Я присела рядом с ним, расчесала пальцами его волосы, вытряхивая последние осколки. В глазах у него загорелся зеленый огонь, смешок застрял в горле. Он притянул меня к себе и поцеловал.
Губы его были твердыми, требовали ответа. Адреналин во мне превратился во что-то другое, и я обхватила Кости с такой же жадностью. Я еще успела услышать, как хлопнула дверь за поспешно отступающими зрителями, а потом он всем телом прижал меня к полу.
— Давно мы с тобой не схватывались, — прошептал Кости, скользя губами по моему горлу. — Я и забыл, как это здорово.
Его рука беспрепятственно гладила мое бедро, не встречая никаких преград: под халат я так ничего и не надела. Когда его пальцы забрались между бедрами, у меня вырвался первобытный звук.
— Кажется, тебе тоже понравилось, — шептал он.
Я вцепилась в его рубашку и, не замечая обломков мрамора вокруг, обхватила ногами.
— Ты мне нужен.
Я не стала говорить, как желала его, как ненавидела расстояние, разделившее нас в последние дни. Сейчас мне хотелось одного: быть поближе к нему. Поверить, что все наладится, какое бы безумие ни творилось.
Он придвинул меня к кушетке, сдернул брюки. Я застонала от наслаждения при первом толчке, вцепилась зубами ему в плечо, чтобы не закричать от счастья. Кости прижал к себе мою голову, входя все глубже.
— Сильнее, — попросил он.
Я прокусила кожу, проглотила кровь. Ранка закрылась, едва я отстранилась, чтобы поцеловать его.
Он накрыл мой рот своим, лишив меня дыхания силой поцелуя.
— Люблю, когда ты меня кусаешь, — прорычал Кости, когда я вырвалась, чтобы глотнуть воздух.
Я крепче вцепилась в него, воткнула ногти в спину.
— Покажи, как любишь.
У него вырвался тихий смешок, и он задвигался быстрее.
— Я и собирался.
Кости разбудил меня кофе с булочками, а потом мы еще повалялись в постели. Обиды между нами забылись, по крайней мере на время. Встреча с Мари была назначена на эту ночь, так что мы еще числились в списке гостей и могли спокойно расхаживать по городу. Воспользовавшись безопасностью, мы совершили тур по Французскому кварталу. В жаркую августовскую погоду жакет мне не понадобился, зато я надела темные очки.
Кости провел меня от Бурбон-стрит к Джексон-сквер, а затем к собору Святого Луи, который походил на те церкви, что мы успели повидать в Париже. Потом мы задержались у кузницы Лафитта старейшего здания квартала. Попивая джин с тоником, я взглянула на подсевшего к нам призрака.
— Вали отсюда, приятель, — бросил ему Кости. — Так я говорю, милая, во время Великого пожара…[5]
— Какая жалкая справедливость в том, что с духами беседуют только психи, — пробормотал дух. — Ни вампир, ни гуль даже «добрый день» не скажут.
Кости поморщился:
— Ладно, добрый день, и катись.
— Она не поймет, с кем ты говоришь. — Призрак кивнул в мою сторону. — Решит, что ты чокнулся и…
— Я тебя вижу, — перебила я.
Если нечто полупрозрачное может иметь бледный вид, это был тот самый случай. Глаза, возможно бывшие прежде голубыми, сощурились.
— Ты не похожа на тронутую, — укорил он.
— Хочешь сказать, на сумасшедшую? Обо мне многое можно сказать, только не это. А тебе не кажется невежливым плюхнуться рядом и вмешаться в разговор? Даже не извинился.
— Котенок, я же предупреждал, не заговаривай с духами, — вздохнул Кости.
— Я не ждал, что вы со мной заговорите, — заулыбался призрак. — Неумершие, — он кивнул на Кости, — нас просто не замечают. Они среди тех немногих, кто может нас видеть, но мы их не интересуем.
Это было сказано с такой обидой, что я похлопала бы его по плечу, будь он поплотнее. А так обошлась сочувственной улыбкой.
— Как тебя зовут? Я — Кэт.
Он поклонился, уйдя головой сквозь стол:
— Я — Фабиан дю Брак. Родился в тысяча восемьсот семьдесят седьмом, скончался в тысяча девятьсот двадцать втором.
Кости откинулся на стуле.
— Фабиан, счастливы познакомиться. А теперь, если ты не возражаешь, мы заняты.
— Ты — Кости, — провозгласил призрак. — Я тебя раньше видел. Ты всегда слишком занят, чтобы с нами поговорить.
— Все верно, дух ты любопытный…
— Кости, — я потянула его за рукав, — он тебя знает.
— Котенок, при чем тут… — Его голос прервался, когда до него дошел мой мысленный крик. Тогда он улыбнулся и все внимание переключил на призрака. — А, приятель, а ведь ты прав. Мне иной раз приходится напоминать о манерах. Говоришь, ты с тысяча восемьсот семьдесят седьмого года? Помню я тысяча восемьсот семьдесят седьмой. Хорошее было время, а?
Кости не преуменьшал, называя духов болтливыми. Фабиан пустился разглагольствовать о былых временах, о недостатках современной культуры, о любимых президентах и о переменах в Луизиане. Прямо ходячая энциклопедия. Поразительно, сколько всякой всячины скопило это привидение. Например, новости о недавнем притоке в Новый Орлеан нездешних гулей. Об их тайных сборищах. То и дело проскальзывало имя Грегора и слухи об угрозе роду вурдалаком.
— Грегор и гули? — встрял в рассказ Кости. — А еще о чем они говорят?
Фабиан бросил на него острый взгляд:
— Не хочу больше оставаться в забвении.
— И не останешься, — заверил Кости. — У меня отличная память. Я тебя навеки запомню.
— Я не о том говорю.
Тут я чуть ли не впервые вмешалась в их беседу. Черт, рассуждения о преимуществах начала двадцатого века, сетования на автомобили, вытеснившие лошадей, и воспоминания о том, каким сладким был воздух до появления минерального горючего, были миг недоступны. Но последнюю часть я поняла.
— Фабиану нужно общество, — сказала я. — Он одинок. Ты это имел в виду, да?
— Да. — Может, это был отблеск солнечного света, но казалось, в глазах призрака блеснули слезы. — Мне нужен дом. О, я понимаю, что настоящей семьи у меня уже не будет, но хочется кому-то принадлежать.
Есть вещи, которые никогда не меняются. Потребность в дружбе не уходит со смертью. Кости сдержанно поморщился:
— Подбираешь бродяжек, Котенок? Тогда несколько условий. И нарушение их, Фабиан, приведет к немедленному изгнанию с помощью самого опытного экзорциста, какого я сумею найти. Ясно?
— Слушаю. — Фабиан старательно изображал равнодушие, но от возбуждения весь так и мерцал.
— Прежде всего, никаких разговоров о моей жене и о моих людях с живыми, мертвыми, неумершими и прочими. Дошло?
