— Но я никогда не слышал, как они поют, а танцуют только танго!
Д’Эспрэ был обескуражен.
Стеллио допил небольшими глотками кофе, аккуратно отложил ложечку, медленно вытер рот и произнес:
— В том балете, к которому шьет костюмы Пуаре, два места вакантны, знаете, эта персидская фантазия Ришепена, «Минарет», ее ждут с нетерпением. Две вакансии на последний выход, маленькие роли, пустяк. Всегда можно попробовать, граф. У всего есть начало.
Д’Эспрэ подскочил:
— Стеллио! Это то, что нужно. Где пройдут пробы?
— Никаких проб, господин граф. Никто не откажет вам в этих ролях. Лиана и Файя — королевы Парижа в этом году. Пойдите к Ришепену и завершите дело, показав ему ваших подруг… И будете выводить их в свет как актрис, танцовщиц — как вам понравится…
— Прекрасно, Стеллио, не знаю, как вас и благодарить…
К д’Эспрэ вернулось самообладание. Он подхватил перчатки, шляпу, с горячностью попрощался. Еще миг — и он исчез.
А Стеллио, хоть и сослался ранее на свою занятость, еще долго сидел за столиком. Он наслаждался небом Парижа, видневшимся поверх крыш, его невыразимым цветом раковин устрицы, который еще два месяца назад мечтал отобразить на шелке дли летнего платья или вечернего наряда. Но этим утром он думал не о тканях, а об экстравагантных костюмах, созданных Пуаре для балета Ришепена. Только опытные танцовщицы класса Айседоры Дункан осмелились бы их надеть. Впрочем, в этом и состояла причина внезапно освободившихся двух вакансий. Увидев костюмы, Лиана откажется от этой авантюры. Стеллио был в этом уверен. Но Файя, эта невыносимая Файя, чье имя отголоском слышалось ему отовсюду, согласится. И Ришепен оставит ее, у него не будет выбора. А Париж, прощающий все, кроме смешного, забудет ее навсегда.
Выходя из кафе, Стеллио уже не знал, хотелось ли ему, чтобы Файя вышла на сцену. Он упрекал себя за стремление разрушить свою волшебную сказку, отдав на съедение злобным языкам Парижа ту, которую этот город мог сделать своей королевой.
* * *
Вместо того чтобы идти к Пуаре, Стеллио вернулся домой. Вместе с Лобановым они занимали обширные апартаменты на последнем этаже дома на улице Капуцинов. За исключением одной комнаты с огромными окнами, где танцовщик отрабатывал свои па между поездками и репетициями, во всех остальных ставни были закрыты. В доме было мало жильцов, и Стеллио никогда не задумывался, почему. Поэтому этим утром, войдя в подъезд, он очень удивился сообщению консьержки о том, что как раз под ними поселился иностранец. Она добавила, что мужчина не провел и дня у себя в квартире, как пришел жаловаться, не выбирая выражений, на невыносимые запахи, доносящиеся из квартиры на последнем этаже.
Стеллио понял: Лобанов снова увлекся своими духами. Это было плохим знаком: не прошло и недели после возвращения из Лондона и Монте-Карло, где два раза триумфально выступил «Русский балет», как в Лобанове снова проснулась его отвратительная ревность. Этот сценарий Стеллио знал наизусть. Сначала Сергей разразится оскорблениями в адрес Нижинского, новой звезды балета. А все из-за того, что тот, во-первых, стал любимчиком Парижа, а во-вторых, Дягилев предоставлял ему партии в большинстве новых постановок. Потом придет черед Дебюсси, Равеля, Стравинского. Лобанов будет поносить их на чем свет стоит. Дураки, декадентствующие эстеты, «нетанцевальные»! Именно теперь Нижинский готовил постановку балета на музыку Стравинского «Весна священная» и еще одну на музыку Дебюсси под названием «Игры», которую — высшая наглость! — будут исполнять в костюмах для тенниса. Лобанов не мог этого пережить.
Стеллио понял: предстоящие месяцы — с марта по июнь — станут для него адом. Он будет неделями слушать эту брань, стараться успокоить страхи, а потом все закончится настоящим кризисом: «Я это хорошо вижу, Стеллио, я это чувствую, знаю, ты меня не любишь, ты такой же, как другие, Стеллио, даже хуже…» Каждый раз, когда Лобанов начинал сомневаться в себе, он пытался предупредить возможный провал, атакуя окружающих. И Стеллио был среди первых. Необъяснимым знаком, указывающим на начало войны, всегда служила эта особая кухня редких запахов и эфирных масел.
В то время как лифт приближался к последнему этажу, Стеллио понял, что надвигающаяся битва будет невыносима. Сильный запах проник на лестницу. В нем смешались испарения мускуса, кипариса, запахи дуба и кожи. Смесь была тошнотворной. Он устремился к двери в квартиру, в поисках ключей сунул руку в карман, но не нашел их. Должно быть, опять забыл. Еще один провал. Раздражение нарастало. В последние недели он стал слишком рассеянным: сегодня утром забыл образцы тканей, теперь ключи. А пропущенные встречи с поставщиками, оборвавшиеся пуговицы на манжетах и даже потерянные часы? Что происходит?
Стеллио позвонил в дверь, но никто не вышел. Собираясь позвонить еще раз, он почувствовал, что кто-то схватил его сзади. Наполовину оглушенный, он едва успел разглядеть нападавшего. Это был очень высокий молодой человек, гораздо выше него, со светло-рыжими волосами. Открытый взгляд голубых глаз, загорелая кожа, слегка шелушащаяся на скулах. Тут открылась дверь и появился Лобанов, глядевшийся весьма театрально, несмотря на простой халат, накинутый на голое тело. Тяжелый запах из прихожей окончательно заполнил лестничные пролеты. Блондин, всхлипнув, отпустил Стеллио и бросился на Лобанова.
Стеллио не стал вмешиваться. Неудержимая запальчивость и стальная хватка нападавшего — конечно, того иностранца, о котором говорила консьержка, — не оставляли ему никакого шанса на успех. Он удовлетворился тем, что спустился на несколько ступенек, чтобы выждать исход сражения. Дверь к соседу была открыта. Стеллио смог увидеть красивые меблированные апартаменты — такие сдавали богатым иностранцам, приезжавшим на несколько месяцев в Париж. Ставни были наполовину открыты. В вестибюле он насчитал восемь чемоданов, но только два из них были распакованы. Прищуря глаза, он прочитал на этикетках имя владельца: Mister Steven O'Neil, Philadelphia[33]. Американец.
Драка продолжалась уже на нижней площадке. Лобанов одним энергичным усилием подхватил американца за воротник куртки, заставив подниматься вверх по ступенькам, одна за одной. Наконец противники поравнялись со Стеллио. Он в замешательстве намечал бесславное отступление, когда резким толчком американец распрямился, и Лобанов покатился вниз. Стеллио боялся пошевелиться, надеясь избежать подобной участи. Однако американец прерывисто вздохнул, немного успокоился и обратился к нему:
— Это ваш друг? Этот…
Он проглотил ругательство и неожиданно перешел на извинения. Он безупречно говорил по-французски, с легким акцентом.
— Два часа он окутывает меня своими смрадными запахами… Я устал… с поезда… вчера… из Гавра… чемоданы не разобраны… У меня пока нет прислуги. Этот запах проникает повсюду: вентиляция, кухня! Я звонил в дверь — он не пожелал открыть, я кричал, стучал — ничего. Я решил, что вы выходите оттуда… И…
