— Ты и без того считаешь меня слабой, — еле слышно произнесла она. — Если бы я тебе сказала, ты бы вообще меня запрезирал.
Камерон обдумал ее слова. Ага, значит, то, что она промолчала, объясняется гордостью. Гордость — это было ему понятно. Но бессмысленное упрямство он понимать отказывался.
На землю спускался вечер. Подул слабый ветерок.
Камерон заметил, что она дрожит. Они оба промокли до нитки. У нее с мокрых волос капала вода, а платье облепило кожу. Камерона подобные мелкие неудобства не смущали. Ему нередко приходилось спать на холоде, под дождем. Сейчас было бы разумнее всего содрать с нее мокрую одежду — ей стало бы теплее. Однако она и без того считала его неисправимым грешником, а уж если он разденет ее, то превратится в исчадие ада.
Он принялся разводить костер. В животе у него громко заурчало, напомнив о том, что надо бы что-нибудь поесть.
— Надо раздобыть еду, — сказал он. — Если я уйду, обещаешь, что не убежишь?
Она не ответила, а лишь уставилась на него таким взглядом, что ему захотелось выругаться.
Камерон стиснул зубы. Ее мятежный дух не угас. К сожалению, даже происшествие в реке не сделало ее покорнее.
— Если вздумаешь бежать в Конниридж, тебе придется снова пересечь реку, — напомнил он.
По ее худенькому телу пробежала дрожь.
— Я не убегу, — сказала она наконец.
Камерон усмехнулся. Он, кажется, нашел способ заставить ее подчиняться.
Мысль о том, что она все-таки может сбежать, не давала ему покоя, поэтому он решил не задерживаться и ограничился тем, что собрал немного ягод да дикой брюквы на ужин.
Возвращаясь, он не сразу обнаружил ее и, выругавшись, ускорил шаг.
Но у него отлегло от сердца, когда он увидел, что она просто передвинулась ближе к костру. Растянувшись возле него, она крепко спала. Одна ее рука была вытянута и находилась в опасной близости от пламени.
Он бросился к Мередит, отвел от огня ее руку и положил ей на живот, чтобы во сне она не сунула руку в огонь.
Она спала так крепко, что даже не шевельнулась.
«Намучилась, бедняга, — подумал он, улыбнувшись, — понервничала, потом ехала верхом, а затем долго шла пешком. Да еще вдобавок чуть не утонула…»
Он машинально протянул руку, чтобы убрать упавшие на щеку влажные пряди волос. Какое-то незнакомое чувство охватило его… Неужели нежность? «Что это на меня нашло?» — удивленно и смущенно подумал он.
Он сердито отдернул руку. Откуда эта нежность, это странное желание защитить ее? Нет уж! Боже упаси! Только этого ему не хватало! Ведь она Монро! Просто все дело в том, что она женщина и гораздо слабее его.
Она пошевелилась, перевернулась на спину, подставив лицо лунному свету — и его взгляду.
Он жадно обвел потемневшим взглядом ее лицо — длинные шелковистые ресницы, окаймлявшие глаза небесной голубизны, молочно-белую округлость щеки, полные губы. Вдруг он почувствовал острое, нестерпимое желание. Ему вспомнилось, как прижимались к нему ее груди, как его рука скользнула на ее талию и задержалась там.
Его мужское естество шевельнулось и ожило. Медленно втянув в себя воздух, Камерон попробовал отвлечь свои мысли от все увеличивающегося утолщения внизу живота. Он вдруг вспомнил о цепочке, лежавшей в его кармане, взглянул на ее хрупкое запястье, покоившееся в соблазнительном углублении между грудей, и решил, что нет необходимости надевать на нее наручники. Она уже спит. Зачем будить ее?
Он растянулся рядом, стараясь не прикасаться к ней.
Она перевернулась на бок и уткнулась лицом в его бок. Камерон замер, словно его парализовало. Он боялся дышать. Ее податливое тело прижималось к нему. Ее головка уютно примостилась на его плече, а легкое дыхание щекотало кожу на его ключице.
Она снова вздрогнула от озноба.
Он встревожился, сел и, сняв с себя плед, укутал ее.
Он криво усмехнулся, презирая себя за то, что позволил этой невинной соблазнительнице вызвать в нем такие нелепые чувства. Желание. Нежность. Что за вздор лезет ему в голову?
Он снова улегся, но на этот раз позаботился о том, чтобы дистанция между ними была вдвое больше.
В ту ночь Камерон Маккей долго не мог заснуть.
Мередит проснулась, укутанная его пледом.
Высоко над головой было ясное голубое небо. Перелетая с ветки на ветку, в кронах деревьев щебетали птицы. Но ее не радовала красота дня. Ей не давала покоя одна мысль: почему он укутал ее своим пледом?
Она лежала очень тихо, прикасаясь пальцами к мягкой теплой шерсти. Ткань еще хранила его запахи. От нее пахло костром, мускусом и… мужчиной.
«Почему?» — в смятении думала она. Она не понимала его заботы и не ожидала ее от него. Когда он осматривал вчера вечером ее ногу, у него было такое суровое лицо. Силы небесные! Да при одном взгляде на него ей хотелось попятиться и перекреститься. Однако прикосновение его рук действовало на нее успокаивающе. Почему он вообще заботится о ней? Его не в чем винить, он прав.
Она причинила себе вред исключительно из-за собственного упрямства.
И он мог бы позволить ей утонуть! Однако он этого не сделал.
Она должна была поблагодарить его… Она обязана ему жизнью.
А она что ему сказала? «Жалкий негодяй! Ты отвратителен!» Мередит стало стыдно за собственное поведение. Такие оскорбительные заявления едва ли можно считать проявлением человеколюбия! А человеку, решившему посвятить жизнь служению Господу, тем более не подобает так вести себя. Она совершила грех и должна немедленно попросить прощения.
Молитвенно сложив руки, она склонила голову.
Видно, не доходят до Господа ее молитвы. Ох, что это она. Так говорить грешно… Она взглянула на свои руки и вдруг поняла, что на ней нет наручников. Странно, он поверил, что она не убежит. Хотя ведь ей пришлось бы снова перебираться через реку. Нет, он, наверное, абсолютно уверен, что она не сделает этого, поскольку считает ее трусихой.
Она чуть-чуть повернула голову. Он лежал на спине. Одна его рука покоилась на груди. Она набралась храбрости и стала придирчиво вглядываться в его лицо.
Он был старше ее, но все еще молод. И, как ни прискорбно признавать это, он был красив, хотя и принадлежал к племени бесчестных Маккеев. Он несколько дней не брился, но сквозь отросшую щетину она разглядела на его подбородке ямочку, которой не замечала раньше. Если бы он был гладко выбрит, она, наверное, придавала бы его лицу мальчишеский вид. Вздор! В этом мужчине не было ничего мальчишеского! Он был воплощением мужественности, и она невольно залюбовалась им.
Да, он силен, ничего не скажешь, и его власть над ней не вызывает сомнения. Но сейчас он спит. И Счастливчик рядом, под соседним деревом. Она не была обманщицей по природе и не любила обманывать, но в этот момент молила Бога, чтобы у нее все получилось. Коварство было свойственно мужчинам — ему, например. А с ее стороны этот поступок был скорее не обманом, а жестом отчаяния.
