Книга Маска, я тебя знаю - Екатерина Черкасова

Я сидела в широком, освещенном ночниками коридоре клиники. Только что вымыла везде полы и решила устроить себе небольшой перерывчик. Надвинув шапочку по самые брови, чуть прикрыла глаза, не опасаясь, что засну на своем боевом посту.

Мне казалось, что я живу в Москве, учусь и работаю здесь уже целую

вечность, хотя прошел только месяц. Я попыталась вспомнить, что значительного случилось с тех пор, но перед глазами все спуталось и странно переплелось в липкую паутину, в центре которой висела я, голодная и уставшая...

Через несколько дней после моего посещения больницы меня устроили на работу. Мила расстаралась, насколько это возможно, и меня взяли ночной санитаркой в клинику психических болезней им. С. С. Корсакова, где помимо основной работы еще добавили полставки уборщицы, пообещав общую сумму оклада в триста восемьдесят рублей, предел моих мечтаний. Сдесятого сентября я вышла на свое первое дежурство.

К этому времени я неплохо обжилась в комнате Оксаны и даже перенесла туда часть своих вещей. Мила очень трогательно меня опекала и немножко подкармливала. Я самостоятельно съездила в клинику к Гоше, где получила разрешение на ночную работу, повторный строгий запрет на спиртное, а также наказ явиться на еще один осмотр. Я уехала оттуда совершенно счастливая. Я думала, что легко справлюсь с работой и учебой одновременно, но все оказалось не так просто.

В психиатрической клинике первое время было страшновато, хотя и интересно. Я жалела всех больных, особенно пожилых. Мои обязанности на работе казались бы не слишком обременительными, если бы не одно обстоятельство- ночью нельзя спать. Иногда мне удавалось почитать учебник, а иногда

я только бегала из палаты в палату как мышь.

Смотреть на чужое безумие тяжело, наверное, поэтому после дежурства мне стали часто сниться кошмары.

Я сильно уставала, первое время засыпала на лекциях после дежурства. Приходя в общежитие, я часто ложилась не поев, так как не было сил приготовить еду. Правда, иногда душевная моя Мила оставляла на моей полке в холодильнике что-нибудь вкусное.

Если в выходные не было дежурств, то в субботу я отсыпалась, а в воскресенье что-нибудь зубрила.

Общалась я исключительно с Милой, и то не очень часто, поскольку графики досуга у меня с ней не совпадали. В нашей же комнате происходили постоянные возлияния, на которые я после приступа даже смотреть не могла. Правда, на мое счастье, приступы больше не повторялись, но теперь у меня часто стали возникать какие-то новые ощущения, будто я уже когда-то то ли это видела, слышала, что нечто подобное уже происходило со мной. Но больше всего пугали сны, когда в самых страшных моих кошмарах я жила совершенно другой, чужой жизнью, и вообще была другим человеком!

Я стала бояться сойти с ума.

Однажды Мила спросила у меня, говорю ли я по-французски. Я ответила, что не знаю, и рассказала ей историю с чернокожими девушками. Тогда подруга привела к нам огромного африканца из Кот-д'Ивуара, чтобы он поговорил со мной по-французски. При этом она постоянно встревала в разговор, потому что это язык, который она "когда-то изучала в школе". Эксперимент полностью провалился. Я ничего не поняла, кроме "спасибо и здравствуйте", хотя Мила измучила и меня и Чану, так звали юношу. А после того, как он ушел, Мила еще и обиделась на меня, заявив при этом, что сама прекрасно слышала, как я разговаривала во сне по-французски, и что это было наутро перед моей первой поездкой в больницу к Гоше. Я была в шоке, а Мила не разговаривала со мной после этого три дня. Правда, потом мы помирились, и я поняла, что, в сущности, кроме Милы, друзей у меня нет.

В группе же отношения с ребятами не складывались, мои сотоварищи

более охотно проводили время в дешевых забегаловках или на чьих-нибудь квартирах, в то время как я все имеющееся свободное время сидела в читальном зале библиотеки, где иногда засыпала, утомленная огромным объемом материала.

Несмотря на все трудности, связанные с моим проживанием и работой,

я отлично училась, благодаря чему получила от одного наиболее бестолкового и насмешливого одногруппника длинное прозвище: Периферийная Умненькая Мышка, которое постепенно сократилось до усеченного варианта "пумка". Мне было, в сущности, на это наплевать, но с другой стороны иногда становилось противно, когда этот балбес, слащаво улыбаясь, просил ему что-нибудь объяснить и обращался ко мне не иначе как "Настюха", что, видимо, должно свидетельствовать о наивысшей степени его расположения и доверия ко мне.

Как-то случайно я рассказала о нем Миле, после чего ко мне с предложениями "вырвать у него ноги, язык и мозги" последовательно подходили Виктор, Сашка, Ваня и даже Тихон, он при этом тонко намекал на свое спортивное прошлое. Особенно отличился в этой истории Женька Носов. Тот, как всегда, узнал обо всем последним, поэтому выступил с оригинальным предложением оторвать моему обидчику задницу, что позволило мне лишний раз убедиться в его скрытой кровожадности, несмотря на его хорошее ко мне отношение. Правда, потом наимудрейшая моя Мила разъяснила мне, что Носов вовсе не кровожаден, просто давно готовится к многотрудной профессии хирурга-проктолога, и, стало быть, поэтому, как выразилась скабрезная моя соседка, "жопа не сходит у него с языка".

В целом с одногруппниками Милы у меня сложились более теплые отношения, чем со своими собственными.

Это было приятно, хотя я понимала, что ребята видят во мне на редкость правильное, упертое, но при этом беззащитное и нескладное существо.

Поэтому на более серьезное отношение к моей скромной персоне я практически не рассчитывала. Что, впрочем, не мешало мне испытывать теплые чувства, правда, больше похожие на какое-то благоговение, к одному из врачей, с кем я часто дежурила ночью. К тому же я давно собиралась с ним поговорить о своих ночных страхах, но все никак не могла решиться...

- Настя, вы спите?- раздалось совсем рядом.

Я открыла глаза и поспешно вскочила:

- Нет, нет, что вы, я просто присела на минуту.