В предбаннике, на выходе из маацара, собралось человек тридцать. Вокруг крутились полицейские, сковывали людей наручниками и кандалами. Наручники были маленькие и впивались в кожу.
— Блин, это что, для детей, — выругался Евгений.
— Ничего, потерпишь, — огрызнулся полицейский. — Не бабочку же тебе одевать. Невиновные сюда не попадают.
— Не лезь в бутылку, — прошептал Евгению сосед, — хуже будет. Не зли его. Он хоть и «русский», но дерьмо порядочное.
— А тебя-то за что взяли?
— За наркотики. Кстати, меня Валерой зовут.
На вид Валере было лет шестнадцать. Высокий, костлявый, лопатки торчат…
— Ты, что, наркоман?
— Нет, я дурак.
Поговорить им не дали. Толпа задвигалась, зашаркала ногами, загомонила…В кандалах ходить было очень неудобно, все передвигались «гусиным шагом», в затылок друг другу. Во дворе стояли два зарешеченных «воронка», разделённые внутри тремя рядами скамеек. В железном кузове было темно, тесно и очень жарко. Не спасал даже ветерок, залетавший через небольшое квадратное окошко. Слева от Евгения сидел его новый знакомый Валера, справа — благообразный старичок, который тут же достал пачку “Кэмэла” и предложил Евгению.
— Спасибо, у меня свои, — отказался Чёрных.
— Бери, пока дают, — сказал старичок. Голос у него, на удивление, оказался звучным, басовитым, наполненным. Таким голосом протоиреи в церкви молитвы читают. — Беги, когда бьют. Понял, Чёрный?
— Я не чёрный, я — Чёрных.
— Один хрен, теперь будешь Чёрным. Гордись, сам Дядя Борух тебе погоняло дал.
— Так вы и есть Дядя Борух? — удивился Евгений. Он не думал, что этот благообразный человек окажется грозным «вором в законе», про которого весь вечер говорила вся камера.
— А что, непохож?
— Не знаю. Я же вас никогда не видел.
— А ты, значит, тот самый журналист, который выводит на чистую воду всяких обманщиков, — Дядя Борух усмехнулся. — Читал я, читал твои опусы. Молодец, хорошо пишешь. Только мелко. Какие-то маклеры, лекарства, экстрасенсы…
— А вам нравится, когда людей обманывают? — с пол-оборота завёлся Евгений.
— Не кипятись, не кипятись. Люди сами виноваты. Никто их не заставляет быть обманутыми. Ты никогда не думал, что за теми, про кого ты пишешь, стоят другие, про которых никто никогда не слышал? Но благодаря которым, они бегают на свободе.
— А чего тут думать! Я уверен, что за ними стоят другие. Например, Фазиль, который подмял под себя весь Старый город в Беэр-Шеве. К тому же, насколько я знаю, он имеет свою долю и в Тель-Авиве, и в Хайфе. Или Рустам, который держит лохотронщиков, кидал и наперсточников. Или Моше Абуказиз. Под ним все «марокканские» ходят. Или адвокат Овшикадзе. Его младший брат, бывший боксёр, имеет свою собственную банду, всех в Офакиме запугал. Только взять его не могут. Старший братец, адвокат хренов, вытаскивает его из всех передряг. Их бы обоих сюда, на наше место.
— Ишь ты, разбираешься, — покачал головой Дядя Борух. — Молодец. Овшикадзе уже всех достал. Думаю, недолго ему осталось.
— Кому? Старшему или младшему?
— Обоим. Что тебе Натан говорил? — сменил тему «авторитет».
Чёрных поперхнулся. Быстро же слухи расходятся. Черт, он совсем забыл про записку. Натан её, наверно, в сигаретную пачку засунул. Но отдавать её старому придурку Евгений не собирался.
— С Натаном? Я когда-то статью писал про «русских пантер», может, слышал?
— Подожди, подожди. Это не те ли самые «пантеры», под которых два мудака, муж с женой, кажется, деньги собирали?
— Точно, они самые.
— Так они, по-моему, за границу смылись.
— Так, да не так. Марк Доберман, который и провернул всю эту авантюру, действительно сорвался в Америку, когда узнал, что на него открыли уголовное дело. Перед отъездом успел развестись со своей женой, Леей Филопонтовой, но куда он дел нахапанные бабки, никто не знает. Собственно, никто даже не знает, зачем они поженились, что за всем этим стояло. Доберман гомик, об этом всем известно. Возможно, он деньги на жену переписал, возможно, в Америку перевёл. Тоже, кстати, журналистом был. Жулик, каких поискать!
— Ладно. С Доберманом и его подстилкой потом разберёмся. А сейчас скажи мне, о чем вы все-таки с Натаном шептались?
— Вот об этом и говорили. Он тоже заинтересовался, — Евгений сделал честные глаза и, чтоб прервать неприятный разговор, повернулся к Валере. — Как ты залетел?
— По глупости, — ответил сосед и покосился на Дядю Боруха. Тот делал вид, что не слушает, погрузившись в свои мысли. — Я шёл по улице, поздно уже было. Вдруг подъезжает полицейская машина и меня просят поднять какой-то коробок. Я поднял, отдал им, а там оказался героин, и мои пальчики на коробке. Вот так я и попал. Дурак, он и есть дурак. Знал ведь, что нельзя этого делать. А теперь уже никому ничего не докажешь. Я не употребляю, так что пойду «за распространение». Вот так, — Валера горестно вздохнул.
— Да, не повезло тебе.
Машина подкатила к зданию суда и спустилась куда-то под землю. Евгений встал, размял ноги, и полез из кузова. Вслед за ним попрыгали остальные. Чёрных огляделся. Находились они где-то в подвале, под потолком горели лампы дневного света, вдоль длинного коридора располагались двери. С них сняли наручники, кандалы и развели по камерам. Камера, в которой Евгений оказался, была большая, не в пример той, что в «маацаре», только сидеть было не на чем. Вместе с ним затолкнули ещё человек 15 — 20. Расселись вдоль стен, на корточки, закурили. Чёрных с любопытством оглядывал соседей. Люди собрались самые разные, в основном, русскоязычные. Ивритских было мало, и они кучковались своей стайкой. Остальные, наверное, в других камерах. Недалеко от него сидел Дядя Борух. Рядом на пол опустился Валера. Бык и Инженер расположились у другой стены, напротив. Бык из-под прикрытых век рассматривал Дядю Боруха, гадая, известно ли ему о том, как он нелестно вчера о нем отозвался. Бык понимал, что ответ все равно придётся держать, вот только когда? Сегодня, завтра, через год? А ещё он понимал, что нигде ему не спрятаться. Уж если в необъятной России укрыться, практически, невозможно, то, что уж говорить об Израиле, которого и на карте-то не найти. На всю страну четыре тюрьмы. Правда, сидят в них друг на друге, как сельди в бочке. Может сейчас поговорить с этим старым пердуном? Все-таки, лучше самому попросить у него прощения, чем ждать, пока заставят это сделать. Он поднялся, подошёл к «авторитету».
— Извини, Дядя Борух, что нарушаю твой покой. Я могу с тобой поговорить?
Тот пристально посмотрел на Быка, но даже не сделал попытки встать.
— Потом поговорим, — сухо сказал он и добавил, — если будет это «потом».
Быка передёрнуло. Он знал, что это значит. Он всю жизнь в этой системе. Только в Союзе он стоял по другую сторону колючей проволоки. Он гонялся, ловил, сажал, был сыщиком — профессионалом, имел большой и всесторонний опыт, его уважало и ценило начальство. Бык уверенно поднимался по служебной лестнице и считал, что так будет продолжаться до пенсии. Пока он не применил служебный пистолет и не убил одного хмыря. По правде говоря, хмырь оказался обыкновенным пьяным бузотёром. Но этот хулиган попёр на него с ломом, а был он большой и здоровый, как бульдозер, и не хотел идти на мирные переговоры. Бык, попросту, испугался, и пальнул в него из «макарова». Он даже не целился, но хмырь этого не оценил и умер в больнице. Ох, и потаскали же Быка в прокуратору, ох, и потаскали! Что, зачем, почему…Да ещё прокурор попался молодой, щенок, только — только с юрфака. Ему нужно было, кровь из носа, доказать вину Сергея Быкова. И он её доказал. Это было нетрудно, особенно, если учесть, что Бык в тот день был немного подшофе. Его не посадили, но из милиции попёрли. В течение долгого времени он не мог найти работу, ударился в крутую пьянку, принялся побивать жену, которая, на счастье, оказалась еврейкой. На счастье, потому что она вывезла его в Израиль, надеясь, что там он излечится от алкоголизма. Зря надеялась. Столкнувшись с израильской действительностью, безработицей, антируссизмом, Бык совсем сошёл с катушек. Он пьяный просыпался, и пьяный засыпал, в перерывах лупил жену и детей, называя их «жидовским отродьем». В конце концов, жена сбежала от него вместе с детьми, а Бык на себе узнал прелести израильских тюрем.
